Когда Великий Пост приблизился почти вплотную и отделяет нас от него только один завтрашний воскресный день, не лишне нам вспомнить о том, что когда и наступит этот пост, то подобно тому, как и перед Великим Постом, последние воскресные дни, помимо чисто воскресного празднования, еще были связаны с определенными воспоминаниями. Именно, обновив их в воскресный день, именующийся Неделей о Мытаре и Фарисее, в следующей Неделе о Блудном Сыне, далее — в Неделю о Страшном Суде и, наконец, завтра — в “Прощеное Воскресение,” т.е. тот воскресный день, в вечер которого христиане вступают в Великий пост, стремятся примириться друг с другом, взаимно прощая обиды и огорчения. Помимо этого, основное воспоминание завтрашнего дня — это воспоминание падения Адамова, того страшного греха, когда прародители наши в раю изменили Своему Творцу и Создателю, ослушались Его, послушавшись Божия врага, искусителя диавола, и из безгрешных, невинных, бессмертных стали грешными, безответными, должными и смертными, и вот это-то и вспоминается завтра.
В течение самого Великого Поста, точно так же в каждый воскресный день, помимо чисто воскресного празднования своего, имеет еще как бы дополнительное к нему. Первое воскресение Великого Поста — это Неделя Православия, когда Церковь празднует победу своей православной веры над всеми лжеучениями. Во второй воскресный день Церковь воспоминает великого борца за истину православия — Святителя Григория Паламу. Третий воскресный день, как вы и сами знаете, именуется Крестопоклонная неделя, потому что Церковь, для нашего поклонения, предлагает нам Животворящий Крест, чтобы укрепить своих чад в прохождении постного подвига постных и молитвенных трудов. В четвертый день к празднованию воскресения прибавляется празднование памяти одного из величайших наставников христианского благочестия — преподобного Иоанна Лествичника, а в пятый воскресный день — вспоминается великая грешница, которая стала потом величайшей праведницей и своим примером указывает всем грешникам, стремящимся к покаянию, что не нужно бояться, как бы много не нагрешил человек, ибо искреннее покаяние всецело и совершенно очищает, возрождает и претворяет самого кающегося человека и его душу. Следующий воскресный день, сам по себе большой праздник, большое торжество церковное, им вспоминается Вход Господень в Иерусалим, а в текущем году, он в особенности будет светел и торжественен, потому что к празднованию Входа Господня в Иерусалим присоединяется еще радостный, светлый, весенний праздник — Благовещение Божьей Матери, которое как раз приходится в этом году на Вербное Воскресение.
Так вот, завтра Церковь воспоминает падение наших праотцев. Православные богословы не раз говорили, что грех Адама оказался как бы корнем многоветвистого древа греховности всего человечества. Как из корня вырастает большое дерево, так из этого корня, из греха Адамова, выросла вся человеческая греховность. Никто не может знать, как пошла бы жизнь рода человеческого, если бы наши праотцы не преткнулись бы, а выдержали искушение, победили бы его и не нарушили бы заповедь Господню. Такая возможность была, но что было бы тогда — скрыто в сокровище Всеведения Одного Господа — Содержителя Всеведущего, а мы себе и представить не можем, мы — жалкие потомки грешного Адама, унаследовавшие первородный грех и греховную порчу. Мы, повторяю, сами себе представить не можем, как могла бы тогда жизнь и длиться и развиваться — жизнь человеческого рода. Но вот Церковь напоминает нам Адамов грех, и нам, оброкам греха, которые были связаны грехом Адама, так же, как наше бытие, наша жизнь связана с ним и как мы его потомки, а он наш праотец.
Напоминая нам об этом, Церковь и призывает нас к подвигу покаяния. И как раз пред тем, как начинается этот подвиг покаяния, подвиг великопостный, Церковь нам указывает на тяжесть греховности нашей, ибо прежде всего тяжко пал Адам.
Не раз уже нам приходилось говорить о том, как велик его грех. Люди часто поверхностно об этом говорят, что “какая беда в том? Ну, хорошо, сорвали запрещенный плод, а что же отсюда получилось: сколько мучится и страдает во грехах человеческий род?” Но это именно, говорят там, где человек не продумал, как должно, вопрос. Достаточно только ему отдать себе отчет, что было запрещено Адаму? Он ослушался Бога! Когда Господь явился для милостивого суда (явился готовым простить, помиловать и возвратить прежнюю милость и отеческую любовь) и прямо спрашивает Адама, почему он сделал то, что было ему запрещено, то вместо покаяния, вместо сокрушенного признания во грехе, Адам что сказал? Ведь, если бы он сказал просто: “Виноват, Господи, согрешил, каюсь, постараюсь не повторять таких безумных поступков, таких грехов,” и если бы он принес такое смиренное покаяние, оно было бы принято Господом, и Адам бы остался в раю. Но вы знаете его ответ: “Жена, которую Ты мне дал, она мне дала и я ел.” Кажется, что он на жену сваливает, как будто, свой грех, а в действительности, он, фактически, его на Бога перекладывает, потому что, ведь, он говорит: “Жена, которую Ты мне дал, она меня в грех ввела: не дал бы Ты мне такой жены, я бы не согрешил.” Или, как говорил Григорий Богослов по этому поводу, Адам Господу Богу сказал: “Это — беда, которую Ты Сам навел на мою голову.” Оставивши его, Господь обратился к жене. Жена также не принесла покаяния, просьбы о милости и прощении, но вину свалить на мужа не могла, потому что Бога не обманешь, но все-таки сваливает на искусителя змея. Она была права, что это ее змей искусил. Адам был прав, что жена его ввела в грех, но ни он, ни она — не принесли покаяния. Вот тогда-то Господь и осудил их уже на изгнание из рая и пошла многоскорбная тяжелая история человеческого рода.
Воспоминая обо всем этом, осознаем, что мы все отравлены этим ядом первородного греха. Мы должны умолить Господа, что бы Он при этом вступлением нашем в Великий пост, сподобил бы нас покаяться, как должно, отверз бы пред нами те двери покаяния, о которых давно уже Церковь нам напоминает. Когда человек так вступит в Великий пост, в духовное поприще, он в основе принесет покаяние искреннее и к лучшему исправит жизнь свою. Аминь.
************************************************************
Sunday of the Publican and the Pharisee
From the Explanation of the Gospel of St. Luke
by Blessed Theophylact, Archbishop of Ochrid and Bulgaria
10-14. Two men went up into the temple to pray; the one a Pharisee, and the other a publican. The Pharisee stood and prayed thus within himself, God, I thank Thee, that I am not as other men are, extortioners, unjust, adulterers, or even as this publican. I fast twice in the week, I give tithes of all that I possess. And the publican, standing afar off, would not lift up so much as his eyes unto heaven, but smote upon his breast, saying, God be merciful to me a sinner. I tell you, this man went down to his house counted righteous rather than the other: for every one that exalteth himself shall be humbled; and he that humbleth himself shall be exalted. — The Lord ceaselessly purges the passion of pride in many ways. This passion, more than any other, disturbs our thoughts, and for this reason the Lord always and everywhere teaches on this subject. Here He is purging the worst form of pride. For there are many offshoots of self-love. Presumption, arrogance, and vainglory all stem from this root. But the most destructive of all these kinds of self-love is pride, for pride is contempt of God. When a man ascribes his accomplishments to himself, and not to God, this is nothing less than denial of God and opposition to Him. Therefore, like enemy to enemy, the Lord opposes this passion which is opposed to Him, and through this parable He promises to heal it. He directs this parable towards those who trust in themselves and who do not attribute everything to God, and who, as a result, despise others. He shows that when righteousness—which is marvelous in every other respect and sets a man close to God—takes pride as its companion, it casts that man into the lowest depths and makes demonic what was God-like just a short time before.
The words of the Pharisee at first resemble the words of a grateful man. For he says, God, I thank Thee. But the words that follow are full of foolishness. He does not say, “that Thou hast made me to depart from extortion and iniquities,” but Instead, “I thank Thee that I am not an extortioner or worker of iniquity.” He attributes this accomplishment to himself, as something done by his own strength. How can a man who knows that what he has, he has received from God, compare other men to himself unfavorably and judge them? Certainly, if a man believed that he had received as a gift good things that in truth belong to God, he would not despise other men. He would instead consider himself just as naked as his fellow men in regards to virtue, except that by the mercy of God his nakedness has been covered with a donated garment. The Pharisee is proud, ascribing his deeds to his own strength, and that is why he proceeds to condemn others. By saying that the Pharisee stood, the Lord indicates his haughtiness and lack of humility. In the same way that a humble-minded man is likewise humble in his demeanor, this Pharisee by his bearing displays his pride. Although it is also said of the publican that he stood, note what follows: he would not lift up so much as his eyes unto heaven, so that he was stooped in posture. But the eyes of the Pharisee, together with his heart, were lifted up to heaven in boastful exaltation. Nevertheless, the manner in which the Pharisee arranged the words of his prayer can still instruct us. First he says what he is not, and then he declares what he is. After stating, God, I thank Thee, that I am not as other men are, pointing to the failings of others, then he declares his good deeds, that he fasts twice a week and gives tithes of all that he possesses. The order of his prayer shows us that we must first refrain from wickedness, and then set our hand to virtue. One must not only turn away from evil, but also do good (Ps. 33:14). It is the same for a man who wants to draw pure water from a muddy spring: only after he has cleaned out the mud can he draw pure water.Consider this as well: the Pharisee did not say, “I thank Thee that I am not an extortioner or an adulterer, as other men are.” He could not endure even the association of his name with such vile terms, and so he uses them in the plural, casting these terms at other men, and avoiding the singular, which might associate him with sin. Having said, I thank Thee, that I am not as other men are, by contrast he points to himself, saying, I fast twice in the Sabbath, meaning, twice in the week, for the week was called “the Sabbath,” deriving its name from the last day of the week, the day of rest. The day of rest was called Sabbat, and the week was called Sabbata, being the plural form of Sabbat. Whence it is that mian Sabatton is the first day of the week, which we call “the Lord’s Day” (Sunday). Among the Hebrews mian means the same thing as first.There is also a more profound explanation of this parable.
Against the passion of adultery, the Pharisee boasted of his fasting, for lustful desires arise from eating and drinking to excess. By restraining his body through fasting on Mondays and Thursdays, as was the practice of the Pharisees, he kept himself far from such passions. He also resisted extortion and injustice by giving tithes of all his possessions. “I am so opposed to extortion and to wronging others,” he says, “that I give alms of everything I have.” Some believe that a simple and single tithe is prescribed by the law; but those who carefully examine the law will find three forms of tithing prescribed. You may learn this from Deuteronomy if you apply yourself diligently (Dt. 12:11,17).
So much for the Pharisee. Now we turn to the publican and observe that he is the Pharisee’s exact opposite. He stood afar off, and kept himself at a great distance, not only in physical location, but in his demeanor, in his words, and by his compunction of heart. He was ashamed to lift up his eyes to heaven, for he considered his eyes unworthy of heavenly vision because they had desired to see and enjoy the good things of earth. And he smote upon his breast, striking his heart, as it were, because of its evil designs, and awakening it because it had been sleeping. The publican said no other words than, God be merciful to me a sinner. By doing this he went down to his house counted righteous, rather than the other. For every proud heart is unclean in the Lord’s eyes, and the Lord resisteth the proud but He giveth grace to the humble (Prov. 3:34, I Pet. 5:5).
But one might wonder why it is that the Pharisee is condemned for speaking a few boastful words, while Job receives a crown for speaking many such words (Job 29). The answer is that the Pharisee stood and spoke these vain words under no compulsion, and he condemned others for no reason. But with Job, his friends pressed him and bore down upon him more fiercely than did his own calamities, telling him that he was suffering these things because of his sins. Job was compelled to enumerate his good deeds, but he did so for the glory of God, and so that men would not be misled from the path of virtue. For if men came to hear that Job was suffering because what he had done was sinful, they would not act as Job had. As a result they would become haters of strangers instead of hospitable to strangers, merciless instead of merciful, and unrighteous instead of righteous; for such were the good deeds of Job. Therefore Job enumerated his virtues so that others would not be misled and harmed, and this was why he spoke as he did. Shall we not say that his words, which may seem boastful, in fact are radiant with humility? Oh that I were as in months past, he said, wherein God preserved me! (Job 29:2) Do you see that he attributes everything to God and does not judge others? Instead he is judged by his friends. But condemnation rightly falls upon the Pharisee, who attributed everything to himself and not to God, and judged others for no reason whatsoever. For every one that exalteth himself shall be humbled and condemned by God; and he that humbleth himself when he is condemned by others shall be exalted and counted righteous by God. The Lord is saying, “You, O Christian, be the first to tell your sins, so that you may be counted righteous.”
************************************************************
Слово Митрополита Филарета (Вознесенскаго),
Восточно-Американскаго и Нью-Йоркскаго (+1985г.)
в праздник трех вселенских святителей.
Сегодня Святительский праздник. Церковь прославляет ныне память тех великих тружеников на ниве церковной, которых она, выделяя из всего необозримаго сонма святителей, именует Вселенскими учителями и Святителями. Она подчеркивает этим то, что, хотя каждый из них был в свое время епархиальным архиереем своей епархии, но духовное их воздействие простиралось далеко за пределы, за границы их епархий и, действительно, вся паства всей Православной Вселенской Церкви поучается от них христианской мудрости, христианскому знанию и христианскому благочестию.
Церковь уже прославила их по одиночке. В самом начале января месяца прославляли мы Святителя Василия Великаго, сравнительно недавно Святителя Григория Богослова, а совсем недавно было перенесение мощей Святителя Иоанна Златоуста.
Ныне установлен особый праздник Трех Святителей, ибо, как говорит церковное предание, после того как они окончили свой земной путь, много было среди верующих споров: каждый из них был настолько громадной духовной личностью, что производил неотразимое впечатление на всех, кто встречался с ним и поэтому у каждаго из всех этих трех великих иерархов были особо преданные почитатели. Даже были группы, которыя именовались: василиане, григориане и иоанниты. Между ними были споры о том, кто из великих святителей выше у Бога. Церковная история говорит, что все три Святителя явились Святителю Иоанну Ивхаитскому и говорят: «Нам очень скорбно, что из-за нас столько спору между верующими. Мы все в одинаковой славе у Бога. Скажи, пусть учредят в честь нашу праздник, не потому что мы в этом нуждаемся, а для того, чтобы примирить все эти споры и объединить веруюших в духе веры, любви и согласия». Таким образом был установлен этот праздник Трем Святителям.
Василий Великий - светило церковное, иерарх, который всегда и везде, как только поминается святительский сонм, именуется первым, на первом месте, как бы предстоятель всего святительскаго сонма. Знаем мы его мужество, его стойкость, как он один отражал натиски врагов - еретиков ариан. Враги его сами говорили, что «Церковь одного Василия слушает больше, чем всех нас». И говорили царю арианину: «Если мы его не уберем, то тщетны наши труды - это не человек, а скала. Победить его невозможно, а только нужно убрать». Но царь не решился это сделать.
Василий Великий украсил Церковь своими трудами, своей благочестивой святой жизнью. Богатое наследство оставил он после себя. Во-первых, конечно, его вдохновенная литургия, которая десять раз в году совершается; его творения вдохновенныя. Ему была свойственна особая глубина ума и мысли: если Василий Великий какой-либо вопрос разработал и осветил, то уже нечего больше сказать по этому вопросу, после его разъяснения и учения. Сколько молитв принадлежит Василию Великому! Вспомните коленопреклоненныя молитвы Святой Троице, читающияся в день Святой Троицы! Вспомните молитвы каждаго часа: «Иже на всякое время и на всякий час на небеси и на земли поклоняемый и славимый Христе Боже!» Изумительная по глубине и силе молитва, к которой настолько привыкает наш слух от ея частаго повторения, что она скользит только по поверхности нашего сознания. Как она богата, как она изумительно глубока и красива! И другия молитвословия. В конце часов молитвы также принадлежат Святителю Василию Великому. Воистину богатое наследство он оставил Церкви, украсивши ее своими трудами.
Его великий друг - Святитель Григорий Богослов, человек таких же гениальных, колоссальных дарований, такой же духовной настроенности. Он с Василием душа в душу жил всю жизнь, за исключением одного краткаго периода, когда Василий Великий принудил его принять архиерейский сан. Смиренная душа Григория скорбела от этого и выражала прямое огорчение на своего друга.
Святитель Григорий литургии нам не оставил, но он также украсил Церковь своими творениями. Кто не знает Рождественскаго канона, кто не знает Пасхальнаго канона?! Один начинается словами: «Христос раждается - славите», другой - «Пасха Господня, Пасха! Воскресения день, просветимся людие». Святые песнописцы, авторы канонов, взяли эти слова из творений, из вдохновенных проповедей Григория Богослова.
Когда вы читаете его творения, то нельзя не залюбоваться его мыслию. Глубокая, именно святая, вдохновенная мысль, она в то же самое время напоминает нам как бы остро отточенную шпагу в руках искуснаго мастера, ею владеющаго. Это мы видим в тех его творениях, в которых он обличает ереси - неотразимая, всепобеждающая сила логики, богатство содержания, богатство мыслей и совершенно уничтожающая критика всех заблуждений. В то же время, когда он не ереси обличает, а когда богословствует его ум, очищенный, просветленный и глубокий, он поднимается на ту исключительную высоту, по которой Церковь его прославляет, говоря: «Радуйся, отче богословия, УМЕ КРАЙНЕЙШИЙ!», т.е. ум, поднявшийся на самую высокую степень, куда только может вообще подняться человеческий ум.
Он и его друг Василий были люди совершенно разных темпераментов: Василий Великий был, по природе, вождь, возглавитель, а Григорий Богослов был, как говорится о нем, «горлица пустыннолюбная», стремился в уединение, чтоб сам, как он говорил, быть наедине с Богом, стать с ангелами и быть свободным от всего мирского. Но Господь не оставляет своих светильников под спудом, и вопреки этим стремлениям его великой, боголюбивой души, Господь ставит его на свещнице святительскаго служения. Хотя для него это было тяжким бременем, однако же, когда нужно, он архипастырский жезл держал такой же твердой рукой, как и его великий друг Василий.
Скончались они совершенно разною кончиной: Василий Великий - среди плачущаго народа; Григорий Богослов - в полном уединении, наедине с Богом и со святым ангелом-хранителем.
Как они были стойки, когда нужно было защищать правду церковную! Когда-то мы вспоминали в этом святом храме, как Василий Великий ответил на угрозы царскаго чиновника. Тот был послан к нему, чтобы уговорить его склониться к арианской ереси. Видя, что он имеет дело действительно со скалой, а не с человеком, он стал ему грозить отнятием имущества, ссылкой, пыткою, и смертию. Помните, как Великий Святитель ответил. Он с улыбкой сказал: «Чем-нибудь другим угрожай, а этим ты нас не испугаешь! Отнятием имущества - у меня его нет, не отнимешь; ссылкой грозишь - "Господня земля и исполнение ея"; я - Господень служитель, вся земля Божия, я везде у себя дома; пытки мое слабое тело вообще не выдержит, разве только первый удар будет тебе принадлежать, а смерть для меня будет благодеянием, ибо она перенесет меня к Богу, для Котораго я живу, для Котораго я тружусь, к Которому я тороплюсь и для Котораго я уже сейчас наполовину умер». Поразился его противник этой стойкости духа Великаго Святителя. Григорию Богослову грозили, что его выгонят из Константинополя. Святитель ответил: «Если бы они могли меня изгнать из Небеснаго Иерусалима, вот этого я испугался бы, а что эти угрозы на меня направляются, я считаю, что они на меня дуют ветром и брызжут водою - вот, как я смотрю на их нападения».
Третий Великий Святитель - Иоанн Златоуст. Недаром Церковь сохранила название «Златоуста», которое когда-то, в восторге, ему присвоила одна верующая, простая женщина. Не было, нет и, быть может, не будет проповедника и оратора равнаго Иоанну Златоусту.
Знаем мы, что когда он еще был пресвитером, епископ, любивший его, святой Флавиан, просил его, окончивши службу в своей церкви, пройти в другую церковь и там сказать слово. Знаем мы, как те, кто молились с ним в первой церкви, толпой бежали за ним в другой храм, чтобы там снова услышать его вдохновенную проповедь. Знаем мы, как в церкви раздавались аплодисменты, ибо темпераментные греки не выдерживали и аплодировали изумительной красоте и силе его слова. А умер он так же, как великий стоятель за истину.
Какое богатство он нам оставил! Быть может, больше всех деятелей и работников церковных! Масса его проповедей, вдохновенных, прекрасных творений, литургия и также множество разных молитв. А когда наступил час его кончины, знаем мы, как он тут оказался велик духом своим. Влекли его в ссылку, безпощадно, жестоко мучили его. Увидели, что он изнемогает уже и не пойдет дальше. Остановились с ним и поместили его в доме разврата. Уж, кажется, всякий мог бы возроптать, а Златоуст спокоен духом. Правда, он изнемог, но ему является священномученик Василиск, который до него пострадал в этом месте и с братской любовью ободряет его, говоря: «Брат Иоанн, мужайся, завтра будем уже вместе». И вот когда он умирал в этой обстановке, среди этой грязи, то его последния слова были не ропот, а то, что он всегда говорил и в радостных и в скорбных обстоятельствах: «Слава Богу за все!» Когда он это сказал и навсегда замолкли золотые уста, тогда он этим показал высоту своего духа.
Церковь славит этих трех Великих Святителей! В наше скорбное время, в наше трудное время, в наше время всяческих соблазнов!.. Но не думайте, что это - новость. Может быть теперь, действительно, зло разлилось так нагло, открыто, как никогда. И раньше были трудныя времена. Недавно мы вспоминали, в день памяти Святителя Григория Богослова, как он писал своему другу так, как будто про наше время: «Доброе гибнет, злое снаружи, церкви без пастырей. Нужно плыть по бушующим волнам, а нигде не светят путеводные огни - Христос спит». Так красноречиво и ярко описывал он трудность времени, в которое он совершал, как и другие Святители, свое служение. К их молитвам и предстательству мы с вами ныне обращаемся, чтобы Господь, по их святым могучим и мощным молитвам, укрепил наше маловерие в эти трудные дни. Каким громом обличения разразились бы все эти три Великих Святителя, если бы они жили в наше время всеобщаго малодушия, маловерия и отступления! Но они теперь торжествуют у Престола Господа Славы, а молитвы наши слышат - мы твердо верим и уверены в этом и по их святым молитвам Господь Милосердный и нашу немощь маловерия да укрепит так, чтобы мы, действительно БЫЛИ, а не назывались только христианами. Аминь.
Жизнь Епархии 
