В обстановке гонений на Церковь Святейший Патриарх Тихон, Священный Синод и Высший Церковный Совет, которые как три высшие инстанции Русской Церкви составляли совместно Высшее Церковное Управление (ВЦУ), находились в чрезвычайно тяжелых обстоятельствах. Эти три инстанции были свободно избраны Всероссийским Собором и поэтому, с точки зрения канонической, их постановления имеют огромное принципиальное значение для всей Русской Церкви, даже до сего дня.
Русская Церковь совершала свое служение в совершенно разных условиях: С одной стороны имелась цельная территория вокруг Москвы, иногда достаточно маленькая, а с другой стороны разобщенные противостоящие большевикам Белые войска, и, наконец, зарубежье, которое ввиду разрухи и гражданской войны в России вынуждено было как-то "самоопределяться". В этих обстоятельствах Высшее Церковное Управление, буквально в последний момент, на основе опыта церковного предшествующих лет, представляя всецелую Православную Российскую Церковь положила ей своеобразное, отвечающее ситуации гонений и междоусобицы, каноническое правило - Постановление № 362 от 7/20 ноября 1920 г.
О том, что данное Постановление, часто именуемое в литературе кратко «Указом № 362», не просто какой-то временный для Русской Церкви документ, свидетельствуют, в первую очередь, свв. Новомученики российские, и среди них ныне прославленный также и Архиерейским Собором в Москве (2000 г.), святитель Кирилл Казанский (Смирнов). Владыка Кирилл был после кончины св. Патриарха Тихона и св. исповедника Митр. Агафангела старшим архиереем всей Русской Церкви. В конце 20-х и в 30-е гг. до самой своей мученической кончины священномученик Кирилл постоянно подчеркивал значение Постановления № 362 как самостоятельного внутреннего канонического закона для Русской Церкви, наряду с патриаршим укладом, т.е. единоличным возглавлением Церкви. О принципиальном значении Указа № 362 говорит и то, что в 1923 г., как будет показано ниже, сам св. Патриарх Тихон, будучи главй Русской Церкви, подчеркивал соответствие своих действий этому Постановлению, подтверждая его тем самым как закон, изданный правомочно выбранными Всероссийским Собором инстанциями.
Церковно-правовой смысл и действенность Указа № 362 в наши дни, однако, практически неизвесты. В Московской Патриархии этот Указ, пожалуй, полностью исчез из канонического сознания, а в сознании Русской Зарубежной Церкви если и сохранился, то несколько абстрактно. В России Постановление № 362 со времени принятия не публиковалось до самого недавнего времени. В изданном в Париже самиздатском сборнике Л. Регельсона "Трагедия Русской Церкви" появились частично пункты 2, 4, 5 и 10, т. е. те выдержки из этого документа, которые обретаются у зарубежного автора С. Троицкого (1932), при его же ссылках на полное зарубежное издание в "Церковных Ведомостях", но с опущением указываемого Троицким зарубежного издания в Харбине[1]. В изданной Свято-Тихоновским институтом в Москве книге "Акты..." опубликован лишь пункт 2, и то не полностью[2]. Полная публикация последовала в 1995 священником Г. Митрофановым[3]. Зарубежная полная публикация Постановления № 362 в 7-м томе "Жизнеописания Блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого", 17-томном издании, содержащем огромное число документов, собранных архиепископом Никоном (Рклицким), служит основой Приложения к данной статье[4].
1. Содержание Постановления № 362 от 7/20 ноября 1920 г.
По аналогии с уже разосланным циркулярным письмом, предусматривающим "прекращение деятельности Епархиальных Советов"[5], 07/20.11.1920 г. на заседании в соединенном присутствии еще пока свободно действующих трех высших инстанций Русской Церкви был составлен канонический закон, определяющий церковные пути на следующие возможные случаи:
- возможность прекращения церковно-административной деятельности Синода и Высшего Церковного Совета (пункт 1), и
- возможность того, что Патриарх окажется единственной инстанцией,
- возможность того, что Патриарх будет вынужден указать на какое-то другое лицо или учреждение, исполняющее его обязанности (это лишь в отношении текущих дел и оговорено: "дел, по правилам, восходящих к Высшему Церковному Управлению") (пункт 1)
- возможность полного разобщения с ВЦУ либо внутри страны "вследствие передвижения фронта", либо в отношении заграницы ("изменения государственной границы и т. п.) (пункт 2)
- возможность "крайней дезорганизации церковной жизни, когда некоторые лица и приходы перестанут признавать власть епархиального Архиерея" (пункт 9).
По поводу последних двух возможностей следует отметить, что в Указе № 362подчеркивается ответственность Архиерея: он ни в коем случае "не слагает с себя своих иерархических полномочий" (пункт 9). Что касается епархий оторванных от ВЦУ, то - равно как и в случае прекращения деятельности ВЦУ во главе с Патриархом – ответственность каждого епархиального Архиерея "немедленно" войти "в сношение с Архиереями соседних епархий на предмет организаци высшей инстанции церковной власти для нескольких епархий, находящихся в одинаковых условиях (в виде ли Временного Высшего Церковного Правительства или митрополичьего округа или еще иначе)". В отдельный пункт выделена ответственность старейшего в группе по сану Архиерея, которому попечение о таковой организации Высшей Церковной Власти для целой группы епархий вменяется в "непременный долг" (пункт 3). Итак, старейший Архиерей обязан брать на себя инициативу, равно как и другие Архиереи входить в общение ради организации церковной жизни. Иначе говоря, церковная жизнь не должна лишаться церковного начала, и Церковь не должна оставаться без должного возглавления. Таким образом церковная жизнь и соборность – источник и цель данного Постановления.
В том случае, если епархия оказывается наедине, в отрыве, при невозможности общаться с другими епархиями, "Архиерей воспринимает на себя всю полноту власти, предоставленной ему церковными канонами, принимая все меры к устроению местной церковной жизни". Это в первую очередь касается продолжения или нового создания епархиальных структур - управления, собрания, совета (пункт 4). Почему это оговаривается? Потому что, собственно говоря, правила предвидели епархиальные советы и епархиальные собрания в связи со структурой всецелой Церкви. Но если этот порядок будет разбит, то проведение епархиальных собраний, создание советов и прочих новых инстанций этого уровня церковной организации полностью предоставляется свободе и ответственности Архиерея. Если же воссоздать епархиальные структуры окажется невозможным, то Архиерей управляет епархией "самолично и под своей ответственностью" (пункт 4).
В 5-м пункте предусматривается возможность, что указанное положение дел, будь-то для группы архиереев, будь-то для Архиерея, управляющего единолично, может принять "характер длительный и даже постоянный". Вряд ли кто-либо из издававших Указ № 362 представлял себе, что какая-то часть Русской Церкви может оказаться вынужденной обосновывать им свое существование в течение долгих восьми десятилетий...
И все же, не на кратчайшие сроки мыслилось то, что в рассматриваемом нами Постановлении сказано о викарных архиереях и епархиях. Ведь совсем незадолго до этого, в сложнейших обстоятельствах борьбы за существование Церкви под набирающим силу богоборческим режимом, был установлен институт викариатства, т.е. малой епархии, которой руководит епископ-викарий с ограниченными правами. А теперь в Постановлении № 362 очень дальновидно указывается возможность превращать викариатства в полноценные епархии, т.е. авторы предвидели, что епархии могут нуждаться в административном разделении (пункт 5).
В таком случае епархиальный Архиерей сперва своим викарным, обладающим правами полусамостоятельных, предоставляет все права епархиальных Архиереев. Затем согласно "соборному суждению" учреждаются новые кафедры "во всех значительных городах", причем не только полусамостоятельные, но даже и новые самостоятельные архиерейские кафедры. В целом так образуется "церковный округ", во главе которого стоит архиерей "главного епархиального города".
На фоне всей церковной истории видно, что здесь православный архиерей наделяется колоссальными организационными правами, которые в нормальных обстоятельствах принадлежат исключительно Архиерейскому Собору Поместной Церкви. Это, можно сказать, предоставление полной церковно-соборной свободы, однако не произвольной, а рождающейся из ответственности, как уже было сказано, и непременно подотчетной, как еще увидим далее.
Неудивительно, что данная практика широчайшей самостоятельности, в те годы нередко именовалась даже "автокефалией" (так, например, в отношении "иосифлян", см. публикации М. В. Шкаровского). Но этот термин по своей неточности надо признать весьма неудачным, способным ввести в заблуждение[6].
Древние каноны исходят не из Поместных Церквей с Патриархом во главе, объемлющих многочисленные епархии. В древних церковно-правовых текстах основная церковная единица, кроме епархии, это - митрополичий округ с тремя или более архиереями. Приспособление церковных структур к государственным границам следовало соображениям церковной целесообразности. Известный канонист проф. С. Троицкий после историко-канонического обзора правил общеобязательного в Церкви значения показывает "глубокое догматическое обоснование церковно-административного плюрализма" и заключает: "Православная Церковь сама по себе совершенно чужда церковного империализма и вовсе не видит в образовании или сохранении обширных церквей своего идеала". Ввиду этого, пишет С. Троицкий, можно вполне помыслить разделение Православной Церкви на множество малых Церквей, как это было в римской империи как цельном государстве, особенно во время гонений. Это лишь вопрос блага Церкви[7]. Таким образом Постановление № 362, допускающее разделение Церкви на малые административные единицы, либо с собственными Высшими Церковными Управлениями, либо (или в том числе) в форме митрополичьих округов, имеет глубокие канонические и исторические корни.
В Указе отмечена и такая возможность: Епархия вдовствует, т.е. либо Архиерей умирает, либо каким-то иным образом епархия лишена Архиерея. Тогда епархиальный Архиерей ближайшей епархии, или же "наиболее доступной по удобству сообщения", может, по просьбе епархиального совета, или просто клира и мирян, либо командировать своего викария туда, либо даже сам вступать в управление ею. В первую очередь предвидится инициатива со стороны вдовствующей епархии (пункт 7). Однако тут же следует еще более удивительное положение: Даже если со стороны вдовствующей епархии нет приглашения, то все же ближайший или наиболее доступный епархиальный Архиерей, без приглашения, "по собственному почину" принимает на себя отвтественность за дела епархии (пункт 8). В обоих случаях, если есть на то данные, Архиерей может взяться за организацию "церковного округа".
В пункте 9 предусматривается случай крайней дезорганизации церковной жизни. Такие ситуациии по местам позже действительно возникали в период, когда при поддержке властей разворачивались обновленцы. Согласно Постановлению № 362 эта ситуация наступает, "когда некоторые лица и приходы перестанут признавать власть епархиального Архиерея". Архиерей, которому предоставлены во всем остальном столь обширные права, не имеет лишь одного права, а именно: отказаться от своих полномочий. Он обязан организовать «из лиц, оставшихся верными ему, приходы и из приходов - благочиния и епархии». Надо подчеркнуть, что речь здесь не об одной епархии, а об епархиях! Далее указывается, что в случае необходимости, богослужения могут, по благословению Архиерея, совершаться «даже в частных домах и других приспособленных к тому помещениях и прервав церковное общение с непослушными». Суровость этого правила предвосхищает трагическую ситуацию верных Церкви во времена наступления обновленцев, а вместе с тем оно открывает также и пути для катакомбной Церкви в России.
Действительно, «документ этот отражал тенденции развития на местах»[8] в 1919 г. подобные предусмотренным в Указе ситуации возникали на местах и в разных областях. Юго-Восточный Церковный Русский Собор в Ставрополе и произшедшее из него Временное Высшее Церковное Управление (1919 - 1920), решавшее церковные вопросы в отрыве от Москвы, представляло свои решения впоследствии центральной церковной власти, и св. Патриарх Тихон их принял и утвердил. Также св. Патриарх и Синод откликались впоследствии на различные деяния зарубежного Высшего Церковного Управления (не только при назначении митр. Евлогия на Западную Европу).
Заключительный пункт Постановления № 362 (пункт 10) гласит, что все принятые на местах в согласии с этим Указом мероприятия должны впоследствии быть представлены на утверждение "центральной церковной власти". Но допустимо ли считать, что любая власть, именующая себя "центральной церковной", уже в силу одного этого таковой является согласно данному правилу. Здесь имеется ввиду полностью правомочно-преемственная власть, согласно пункту 2, где речь именно о "Высшем Церковном Управлении во главе со Святейшим Патриархом". Употребление слова "возстановление" не предполагает организацию, образующуюся вне данных соборных категорий Русской Церкви в отрыве от церковно-правового прошлого, но подразумевает законные пути, в том числе и учет данного Постановления. На практике же именно тогда, в декабре 1920 г., права избранных Собором членов Синода и Высшего Церковного Совета истекали[9]. Иначе говоря, подлинное "возстановление" предполагает полномочный Всероссийский Поместный Собор. Характерна осторожность формулировки: "в случае возстановления" таковой. Это свидетельствует о ситуации, в которой принималось данное Постановление, и указывает на объем его целепостановки.
Как это часто бывало в Церкви: канонические правила суммируют ту практику, которая выросла из стремления к благу Церкви. Цель данного указа не только сохранить внешнюю оболочку Церкви от уничтожения, но и узаконить пути сохранения свободы Церкви, сохранить сущность ее внутреннего строя от порабощения, сохранить ее святость и нравственную чистоту от вторжения чуждых духу Церкви элементов, почему согласно Постановлению № 362 с таковыми, если они деятельно проявляются, следует прервать церковное общение (пункт 9).
Надо здесь подчеркнуть, что Постановление № 362 в духовном плане не только выполнило эту свою роль, но в сущности выполняет ее доселе. Именно об этом будет речь в дальнейшем.
2. Вопрос отмены Постановления № 362
Невозможно правильно усвоить значение закона, в том числе и данного Постановления высших органов церковной власти в России, без рассмотрения вопроса о возможности его отмены.
Согласно церковному праву, отменить решения Собора может не любой последующий Собор, а лишь Собор равносильный или же больший. О большем (т.е. вселенском) Соборе в настоящий момент говорить не приходится. Следовательно, отменить Постановление № 362 как плод полномочных соборных инстанций Российской Церкви может только Всероссийский Поместный Собор, который его не отменял, а вернее: такового доселе не было. В этом вопросе немыслимо отделаться простым забвением соборных постановлений 1917-1918 гг. Далее, если принимать всерьез Постановление № 362, отпадает привычное утверждение, что Русская Зарубежная Церковь - "в расколе". Перспектива будущего Всероссийского Собора, который принимал бы правомочность соборных постановлений 1917-1918 гг., естественно включает и ту часть Русской Церкви, которая ведет свою преемственность от Всероссийского Поместного Собора 1917-1918 гг. Исцеление этой раны на теле Русской Церкви, таким образом, видится в одновременном преодолении разрыва с Всероссийским Собором 1917-1918 гг. и разрыва с той частью Церкви, которая за рубежом не отрекалась от этого русского церковного наследия. Тот факт, что чисто политически в наши дни на все это по инерции не обращают внимания, ничего не меняет в сути дела.
Уточним: Согласно Определениям Всероссийского Поместного Собора ни сам Патриарх, ни Местоблюститель (ни, тем более, Заместитель последнего) не могли отменить Указа № 362. Патриарху не только не предоставляется права отменять совместные решения Синода с Высшим Церковным Советом, но даже и приостанавливать их приведение в исполнение (пункт 19) [10]. Правда, Патриарху принадлежит право протеста (пункт 20), но св. Патриарх Тихон не протестовал. Определение вступило в силу и пересмотру не подлежит.
Исключение из этого правила – представление новых данных, "изменяющих суть дела" (пункт 23). Таким образом, Постановление № 362, вошедшее в силу, расширяет права Патриарха и дозволяет обращаться к нему лично по делам относящимся к компетенции Высшего Церковного Управления (пункт 1), однако это действительно лишь при условии, что само Постановление остается в силе. С. Троицкий замечает:"(...) нельзя же расширять власть Патриарха на основании Постановления, отменив это постановление, как нельзя рубить сук, на котором сидишь"[11].
Заместитель Местоблюстителя, митр. Сергий (Страгородский), в 1930-1931 гг. издавал, по оценке С. Троицкого, явно "антиканонические акты", либо вынужденно, либо вследствие ложной информации – но в любом случае они недействительны. Что же касается Указа № 362, остающегося в силе, то по поводу событий вокруг митр. Евлогия и Западно-Европейской Епархии этот автор далее заключает, что митр. Сергий, ссылавшийся на "долг продолжить волю Почившего", т. е. Патриарха Тихона (Декларация 1927 г.), "является лишь делегатом Местоблюстителя Патриарха и ограничен не только волею самого Патриарха, но и его Местоблюстителя. Но если и сам Патриарх Тихон был не вправе отменять Постановления 1920 г., и действительно не отменял его (1), то тем менее может это сделать М. Сергий и потому его указы о лишении самостоятельности З.-Европейской епархии, как противоречащие обязательному и для него Постановлению, незаконны и недействительны"[12].
Постановление № 362 как связующее звено цепи, ведущей ко всецелой Русской Церкви вытеснено из современного церковного сознания. Архиерейские Соборы и новый Устав Московского Патриархата (1988) не решают вышеуказанной проблемы. Они обходят и игнорируют ее. Ввиду того, что вроде бы давно существует центральная церковная власть в лице Московской патриархии, Постановление № 362, вроде бы естественно, сбрасывают со счетов[13]. В уже упомянутой 9-й книге "Истории Русской Церкви" прот. В. Цыпин, цитируя лишь пункт 2, однажды все же говорит об Указе № 362: "Таким образом, был найден правомерный путь к сохранению канонического строя церковного управления, как бы трагически для Церкви ни развернулись события в стране"[14]. Но эти слова брошены мимоходом и не раскрываются впоследствии.
Не созревает ли время, когда этот вопрос следует поставить и, наконец, решить в полном объеме? Для этого требуется воля рассматривать историю Российской Церкви в целостной ее перспективе, не исключая торжествующей Церкви – святых российских Новомучеников.
3. Практическое применение и роль Постановления № 362 в России
Обратимся к ряду моментов из истории 20-х и 30-х годов, свидетельствующих о значении Постановления № 362 и об отношении к нему свв. Новомучеников и исповедников российских.
Единомыслие Святителей Тихона и Агафангела, исповедников
5/18 июня 1922 г. митр. Агафангел, принявший было на себя управление Русской Церковью согласно резолюции св. Патриарха Тихона, но не смогший вступить в свои права из-за совместного противодействия советской власти и обновленцев, писал: «Возлюбленные о Господе Преосвященные Архипастыри! Лишенные на время высшего руководства, вы управляете ["управляйте", согласно иером. Дамаскину (Орловскому), т. 2, стр. 378 - H.A.] теперь своими епархиями самостоятельно, сообразуясь с Писанием, церковными канонами и обычным церковным правом, по совести и архиерейской присяге, впредь до восстановления Высшей Церковной Власти. Окончательно вершите дела, по которым прежде испрашивали разрешения Св. Синода, а в сомнительных случаях обращайтесь к нашему смирению»[15] . Здесь святитель Агафангел указывал, таким образом, на возможность обращения к нему, согласно § 1 Указа № 362 «обращается непосредственно (...) к тому лицу или учреждению, какое Святейшим Патриархом для этого указано». Вместе с тем, словами "в сомнительных случаях" он предоставлял это решение (в отличие от пункта 1 Указа, где речь о делах, восходящих "по правилам" к Высшему Церковному Управлению) собственному усмотрению епархиального Архиерея, поскольку ситуация зашла дальше, чем предусмотрено пунктом 1. Своей формулировкой митр. Агафангел затрагивал как пункт 4-й, где сказано, что "епархиальный Архиерей воспринимает на себя всю полноту власти, предоставленной ему церковными канонами (...) разрешая все дела", так и - в перспективе - даже 9-й пункт (дезорганизация).
Стремление митр. Агафангела, ныне прославленного исповедника, защитить Церковь от интриг власти и обновленцев имело успех лишь отчасти, поскольку "уже к концу июля 37 из 73 епархиальных архиереев вопреки призыву митрополита Агафангела предпочли подчиниться обновленческому высшему церковному управлению в Москве"[16]. Здесь сказалась не только инерция, но и то, что митр. Сергий (Страгородский) с двумя другими архиереями предупредили послание митр. Агафангела, безоговорочно признав обновленческое ВЦУ "единственной канонически законной, верховной церковной властью", и призвали последовать этому примеру[17]. Св. митр. Кирилл Казанский, как видно из его «Дела» заботился о распространении послания митр. Агафангела в среде русского епископата[18]. Так в 1922 г. уже обозначилось различие путей двух выдающихся личностей в российской церковной жизни.
Освободившийся св. Патриарх Тихон в своем втором послании после заключения, в июле 1923, счел необходимым упомянуть Указ № 362: "Посему, как только наступили эти обстоятельства, в точном соответствии с постановлением Собора, установившего порядок Патриаршего управления Российской Церковью, и с определением состоявшегося при Нас Священного Синода от 7 (20) ноября 1920 г. признали Мы за благо передать на время Нашего удаления от дел всю полноту духовной власти назначенному Нами Заместителю Нашему митрополиту Агафангелу [Преображенскому], с тем чтобы им был созван Второй Поместный Собор Российской Церкви для суждения о высшем правлении Церковью и о других церковных нуждах (...)"[19]. Само действие передачи следовало пункту 1-му Указа. Но формулировка "всю полноту власти" сообразна его 4-му пункту. Итак, вне всякого сомнения Постановление № 362 играло в церковном сознании св. Патриарха Тихона существенную роль.
Хотя здесь святейшим Патриархом и оговаривается временность передачи "всей полноты духовной власти" и указывается главная цель ее, именно созыв Поместного Собора, все же в этом ограничении нет должной определенности. В зачаточной форме здесь уже присутствует вопрос о "всей полноте" первосвятительской власти и передачи таковой по единоличному указанию (завещанию), т. е. непредвиденная проблематика, которая впоследствии, однако, будет играть очень существенную роль в период митрополита Сергия (Страгородского). Возможное противоречие этих двух сторон сохранения преемственности в церковной жизни не выявилось тогда в отношениях святых Патриарха Тихона и митр. Агафангела, для такого столкновения не было практического основания. Но на это есть не только внешние причины, имеется также и гораздо более существенная внутреннего порядка: Призвав к исполнению Указа № 362, митр. Агафангел этим самым именно показал, что он четко осознает границы, поставленные соборными правилами и духом Церкви. Патриарх Тихон и митр. Агафангел в этом духе были единомысленны.
Тем не менее, помимо этого нераскрытого еще проблематичного момента, св. Патриарх Тихон, как будто, допустил своеобразный прецедент для митр. Сергия, а именно тогда, когда согласился, поддаваясь требованиям Е. Тучкова, на следующий шаг: "Организовать полное присутствие Высшего Церковного Управления в составе обоих органов сего Управления, как Священного Синода, так и Высшего Церковного Совета"[20]. В Высший Церковный Совет должен был быть включен протопресвитер "Живой Церкви" Владимир Красницкий и несколько его единомышленников, "живоцерковников". Этому соответствовало и воззвание св. Патриарха Тихона к епархиальным Архиереям и управляющим епархиями "организовать Епархиальные Советы по положению, установленному Поместным Собором 1917-1918 гг.", причем при включении "живоцерковников", вошедших в общение с Патриархом. Это могло быть названо "восстановлением нормальной деятельности Высшего Церковного Управления" разве что в официальном сообщении "Известий ЦИК и ВЦИК"[21], в котором Священный Синод заодно именуется "тихоновским Синодом", а Святейший Патриарх просто "Тихоном". На самом деле никакого "восстановления" или "воссоздания" здесь бы не было. Для св. Патриарха главной перспективой, по видимому, был лишь тот шанс, что с согласия Е. Тучкова удастся организовать Епархиальные Советы для скорейшей подготовки второго Поместного Собора, который единственно и мог бы восстановить «нормальную деятельность» органов высшей церковной власти. Надежда оказалась эфемерной, а данный критический момент был вскоре преодолен соборным голосом Церкви, к которому св. Патриарх Тихон всегда прислушивался. Сославшись на отсутствие регистрации, вокруг которой Е. Тучков отстраивал свои интриги, и тем самым разрубив этот как будто связующий его узел, св. Патриарх написал: "нахожу благовременным, впредь до особого Моего распоряжения, работу Священного при Мне Синода прекратить". Немного дней спустя, сославшись на "тревогу и опасения" архиереев, пастырей и мирян, Патриарх заключил: "нахожу благовременным совершенно прекратить переговоры с о. Красницким о примирении", а затем следовало принципиальное, всеобъемлющее решение: "подписи на журнале от 8 (21) мая 1924 года об учреждении [вариант: образовании - H.A.] при Мне ВЦУ [вариант: Высшего Церковного Управления - H.A.] считать недействительными"[22].
Таким образом, св. Патриарх Тихон оставался в рамках соборной законности, т.е. Постановления № 362, своею властью распустив орган, созданный не на основании Собора, а единоличным решением законного главы Церкви. Святитель сознавал, что о полноправном Синоде и Высшем Церковном Совете и таким образом о какой бы то ни было претензии на "нормальную деятельность" церковного управления в данной обстановке речи не могло и не должно было быть. Церковное предание не без основания усматривает в этом акте св. Патриарха Тихона нравственное участие священномученика Кирилла Казанского, посетившего Патриарха в этот судьбоносный момент[23].
Совсем иначе этот вопрос смотрится в перспективе митр. Сергия (Страгородского) как Заместителя Местоблюстителя, а именно на фоне его вполне сознательного отказа от Постановления № 362, как это будет видно ниже. В действиях митр. Сергия против митр. Агафангела в 1926 г. вопрос завещательной передачи единоличной власти начал потрясать внутренние устои Русской Церкви. Митр. Сергий не только угрожал каноническими мерами прещения митр. Агафангелу, которого готов был предать суду архиереев, но противопоставлял себя и Местоблюстителю, митр. Петру (Полянскому), которого считал, по меткому выражению митр. Елевферия (Богоявленского) «только титулярным Местоблюстителем»[24]. Рассмотрение сложной интриги Е. Тучкова и разбор взаимоотношений митрополитов Сергия, Агафангела и Петра в рамках данной работы не возможны, остается лишь отметить, что вскоре, в 1927 г., дело согласно той же режиссуре Е. Тучкова переросло в создание митр. Сергием "при мне Синода".
Ярче всего митр. Сергий о своей мнимо неограниченной власти в качестве заместителя законного Первоиерарха Русской Церкви, митр. Петра (Полянского), высказался позже, в статье "О полномочиях Патриаршего Местоблюстителя и его Заместителя"[25]. Развивая "историческую аналогию" с передачей власти митр. Агафангелу св. Патриархом Тихоном, митр. Сергий заявляет: «Заместитель облечен патриаршей властью в том же объеме, как и заменяемый им Местоблюститель». На данный момент, правда, митр. Сергий признает: «Заместитель является как бы спутником Местоблюстителя: сохраняет свои полномочия до тех пор, пока Местоблюститель остается в своей должности. Ушел Местоблюститель от должности (за смертью, отказом и под.), в тот же момент прекращаются полномочия Заместителя.» На практике, как известно, после (ложного) сообщения о смерти Местоблюстителя Митр. Сергий превратился из Заместителя несколько загадочными путями в "Местоблюстителя"[26]. Но важнее то, что восхищение при живом Местоблюстителе патриарших полномочий и прерогатив проявилось прежде. Началось с того, что ввиду потери надежды на возвращение митр. Петра или созыв Собора, даже архиерейского, не говоря уже о Поместном, Московская Патриархия, согласно историку, «для того, чтобы поднять авторитет церковной власти»[27]наделила Заместителя Местоблюстителя правом совершать богослужения с предношением креста. В 14/27.04.1934 г. митр. Сергий, вместе с титулом «Блаженнейший» и правом ношения двух панагий, была присвоена епархия Московская и Коломенская[28]. Следовал ли митр. Сергий при всем этом своему Синоду (предложениям митр. Алексия), или же в этом играли роль предложения врагов Церкви, - этот путь нарушал соборные правила Церкви.
Если митр. Сергий каждый раз принимал свое новое положение как бы из рук «Синода» (характерны в 1934 г. выраженные при этом «одушевляющие нижеподписавшихся чувства сыновней преданности», напыщенным восторгом прикрывающие нарушение подлинно церковной соборности, когда законный Первоиерарх был узником), то все же это был лишь "Временный при нем Патриарший Священный Синод". Сам митрополит Сергий еще до "Декларации" в официальной "Справке" от мая 1927 года заявил, что «проектируемый при мне Синод ни в какой мере не полномочен заменить единоличное возглавление Российской Церкви, но имеет значение лишь вспомогательного органа лично при мне как Заместителе Первого Епископа нашей Церкви. Полномочия Синода проистекают из моих и вместе с ними падают»[29].
В декабре 1927 г. митр. Сергий сослался на мнимый прецедент при св. Патриархе Тихоне, исподволь расширяя полномочия своего "Синода": «3. Синод стоит на своем месте, как орган управляющий. Таким он был и при Патриархе, хотя тоже состоял из лиц приглашенных»[30]. Таким образом стушевывался правовой принцип nemo alteri plus juris dare potest, quam ipse habet (никто не может дать другому больше прав, чем сам имеет), ссылаясь на который, С. Троицкий отмечает: «полномочия Синода М. Сергия не превышают границ полномочий Заместителя Местоблюстителя»[31]. У митр. Сергия получился в этой неопределенности порочный круг, и, таким образом, невзирая ни на какой "Синод", ответственность за восхищение епархии Московской лежит на нем лично.
Состоявшие в оппозиции к митр. Сергию иерархи и священнослужители с самого начала увидели порочность с положением при митр. Сергии "Временного Патриаршего Синода" и последовательно указывали на это. Например, епископ Гдовский, Димитрий (Любимов) отмечал, что это не Синод, "а простая канцелярия", но что «закрепление его в качестве соуправляющего Заместителю органа, без которого уже ни одно решение не исходит от митрополита Сергия (...) является незаконным и самочинным действием. Искажен самый патриарший образ управления Церковью»[32]. Прот. Валентин Свенцицкий назвал в письме митр. Сергию его Синод «организовавшимся при Вас совещанием епископов, незаконно присвоившим себе наименование "Патриаршего Синода"»[33]. Ярославские архиереи в акте отхода от митр. Сергия также говорят про "Патриарший Синод" (или просто "Синод") в кавычках, считая его лишь прикрытием незаконности практикуемой митр. Сергием формы единоличного управления, «никаким соборным актом не санкционированного», и наконец квалифицируют все это как «явления определенно противоканонические»[34]. Это лишь немногие голоса из многочисленных.
Дополнительные свидетельства о неповрежденном соборном правосознании святых российских Новомучеников и исповедников
Нельзя не отметить некоторую общую сдержанность в отношении Постановления № 362 у иерархов Русской Церкви. До и после появления "Декларации" митр. Сергия они, несомненно имея ввиду данное Постановление, обычно его прямо не цитируют, а лишь указывают на него, пересказывая некоторые его формулировки. Чем это было обусловлено, сказать трудно. Вряд ли недостаточной доступностью и известностью в архиерейской среде, хотя публикация его не могла быть широкой. Возможно, что перспективы Указа были для тогдашних архиереев непривычными, но столь же вероятно, что здесь сказывалось опасение, как бы не приписали активно ссылающимся на него злонамеренности против неоспоримо "добрых намерений" советской власти[35], тогда намек был мерой предосторожности.
Именно так, без номера и цитат, писал в июне 1922 г. митр. Агафангел, а позже Архиеп. Серафим Угличский (Самойлович). Последний не призвал Русскую Церковь открыто к применению Постановления № 362. При вступлении в должность Заместителя Местоблюстителя 16/29.12.1926, он, «умоляя своих собратьев-епископов", просил "сократить переписку и сношения со мной до минимума, предоставляя все дела, кроме принципиальных и общецерковных (как, например, избрание и хиротония во епископа), решать окончательно на местах». Перечислив большой круг таких - решаемых на местах - дел, архиеп. Серафим, одновременно, просил те епархии, в которых нет «своего православного епископа и сношение с ним невозможно» указать ближайшего епископа, чтобы поручить ему дело, если не сочтет необходимым «решить его самолично»[36]. Здесь слышны явные отголоски Указа № 362, и при этом сохраняется перспектива единоличного управления Заместителя.
Возникали ли в данном случае проблемы при употреблении единоличной власти Заместителя? - Архиеп. Серафим единолично запретил в священнослужении Томского архиепископа Димитрия (Беликова)[37]. Это деяние было непосредственно связано с Указом № 362, но как бы с обратным знаком: В конце 1926 или начале 1927 г. архиеп. Димитрий на епархиальном съезде объявил Томскую епархию "автокефальной". Точная его аргументация остается пока невыясненной - митр. Иоанн (Снычев) пишет, что он, «вероятно, смущаемый частой сменой Заместителей, пришел к убеждению, что Русская Православная Церковь лишена канонической главы»[38]. Самочиние архиеписопа Димитрия заключалось в одностороннем непризнании митр. Петра, как законного первосвятителя Русской Церкви. Иначе говоря, дело касалось непосредственно самых соборных основ Русской Церкви, поскольку назначение митр. Петра как Местоблюстителя соответствовало соборному поручению, данному св. Патриарху Тихону, и было подтверждено всеми находящимися на похоронах Патриарха российскими архиереями. Конечно, единоличное запрещение архиерея другим архиереем в любом случае небезпроблематично, но в данном случае архиеп. Серафим очевидно защищал сам соборный уклад, оставаясь при этом в границах своих полномочий. В случае архиепископа Димитрия по сравнению с последующей линией поведения митр. Сергия можно даже усмотреть просто другую крайность, и - противоположности сходятся концами - подобное одно другому самочинное "отключение" себя от Местоблюстителя как законного носителя единоличного начала в Русской Церкви.
Четкое правосознание архиеп. Серафима сказалось и в вопросе отношений с Е. А. Тучковым. Последовавший на третий день после Послания арест архиеп. Серафима не увенчался для Тучкова успехом: Архиеп. Серафим отказался от тучковских условий легализации церковного управления, заявив, что не считает себя полномочным решать основные вопросы принципиального характера без находящихся в заключении старших иерархов[39]. Имея за собой Послание, обеспечивавшее самоуправление согласно Указу № 362, архиеп. Серафим категорически отказался от линии поведения, которой Тучков в то время безуспешно добивался также и от митр. Кирилла Казанского. А отказавшись принять предлагаемый Тучковым список "Синода", он написал свой список, где на первом месте стоял митр. Кирилл, и затем ряд других сосланных и заключенных архиереев, что в свою очередь отверг Тучков[40]. Указ № 362 "срабатывал" здесь в том смысле, что несмотря на такой его отказ, архиеп. Серафима все же выпустили из заключения. Видимо власть была более заинтересована в том, чтобы иметь хоть какой-то "центр", чем иметь дело с Церковью децентрализованной согласно Постановлению № 362.
Вскоре у власти появился в лице митр. Сергия (Страгородского), согласившегося на ее условия, другой, более ей подходящий "центр". Не удивительно, что Угличский архиепископ, вставший в оппозицию митр. Сергию, как викарий Ярославской епархии и бывший Заместитель Патриаршего Местоблюстителя, в письме полном сочувственной боли как юнейший взывал к старшему собрату, «многоопытному и многоученому Святителю», по поводу «роковой ошибки», апеллируя не только к его «мудрости и опытности», но и к его «нравственным силам», к его «архипастырской совести». Приглашая его разрубить «благодатным порывом цепи», сковавшие его, архиеп. Серафим умолял: «и если невозможно Вам издать новую декларацию [соответствующую Проекту 1926 года - H.A.], то ради блага и мира церковного передайте права Заместителя другому». Как «один из выходов из создавшегося положения» Владыка Серафим предлагал обращение к митр. Агафангелу, опираясь и на собственный пример передачи своих заместительских прав митр. Сергию. Из текста совершенно ясно, что думает архиеп. Серафим о данном "Синоде" (кавычки архиеп. Серафима). Среди прочего он пишет: «Мы, архипастыри, вместе с Вами поможем ему [митр. Агафангелу - H.A.] и без организации Синода в управлении Церковью своими силами и разумением».
Важные свидетельства о неповрежденном правосознании российского епископата обретаются у Соловецких епископов как в "Памятной записке" (май 1926)[41], еще до "Декларации", так и в критике "Декларации" с Соловков[42]. И здесь и там, в частности, оно у них ярко выявляется в жизнеопасном вопросе об отношениях к зарубежным русским епископам.
О том, что Соловецкие епископы не мыслили себе церковно-незаконного прижизненного замещения епископских кафедр ссыльных, или находящихся в тюрьме епископов свидетельствует следующий абзац, касающийся и отвергаемого ими требования суда над зарубежными епископами: «Зарубежных епископов мог бы судить только Собор Православных епископов, но вполне авторитетный Собор не может состояться уже потому, что около половины Православных епископов находятся в тюрьме или ссылке и, следовательно, их кафедры не могут иметь законного представительства на Соборе»[43].
Против попытки антисоборно ввести общеобязательную политику в Церковь через «Декларацию» 1927 г. они выставляли соборное правило от 2/15 августа 1918 г., которое никто кроме большего или равного Всероссийского Собора не вправе отменить. Здесь запрещались общеобязательная политика от имени Церкви и прямое или косвенное принуждение к ней. Также запрещалась любая попытка суда или церковного наказания за политику, пусть даже неудачную и вредную для Церкви, но не доказанно злонамеренную, проводимую сознательно во вред Церкви.
Пространно пишущий об этом еп. Василий Прилукский причисляет к таким недозволительным мерам исключение из клира, отмечая: «Патриарх Тихон отсутствие у себя и Синода таких полномочий сознавал и сообразовался с этим отсутствием у себя таких полномочий в своей церковной деятельности. Например, назначая еп. Григория Лубенского (Лысовского) епархиальным епископом Полтавским на Полтавскую кафедру на место выбывшего за границу архиепископа Феофана Полтавского (Быстрова), Патриарх только признал кафедру епархиального архиерея Полтавского свободной, но не признал и не объявил Архиепископа Феофана Быстрова ни исключенным из клира Всероссийской Православной Церкви, ни выбывшим из клира. Следовательно Архиеп. Феофан Патриархом Тихоном был признан только выбывшим с Полтавской кафедры „за штат“ духовенства Полтавской епархии, но не более того»[44].
Поскольку этот новомученик последовательно мыслил в категориях Всероссийского Собора, как прошлого, так и грядущего, и поэтому категорически не допускал деления Церкви по признаку послушности митр. Сергию с его личной или групповой политикой. Как зарубежные архиереи, клир и верующие, так и отходящие в самой России от митр. Сергия из-за «Декларации» и проводимой им церковной политики в его понимании сохранялись во единой Российской Церкви при едином чаянии великого Всероссийского Собора.
Соответствующее соборное сознание ограниченности своей местоблюстительской власти обретается в допросе митр. Петра Крутицкого от 12.12.1925 г., на котором участвовало несколько следователей и сам Тучков. Речь идет здесь, в основном, о лишении Антония (Храповицкого) звания Киевского митрополита. Митр. Петр очень строго придерживается принципа соборности, заявляя: «я не имею права без Собора», «я лично не компетентен», и если он в силу "обстоятельств" мог бы лично даже склоняться к лишению митр. Антония титула «митрополита Киевского и Галицкого», то с митр. Антонием «должен считаться Собор», даже «и Синод затруднился бы в этом случае»[45]. Пусть митр. Петр об этом здесь не упоминал, но он, конечно, помнил и то, что митр. Антоний на Всероссийском Соборе был заместителем председательствующего, т.е. Патриарха Тихона.
Когда Ярославский епископат во главе с митр. Агафангелом отошел от митр. Сергия после "Декларации 1927 г.", это было сделано со следующей, указывающей на Постановление № 362, расширенной, формулировкой: «(...) мы будем управлять Ярославской церковной областью и руководить своими паствами (...) САМОСТОЯТЕЛЬНО - в строгом согласии с Словом Божиим, общецерковными канонами, правилами и преданиями, с постановлениями Всероссийского Собора 1917-1918 гг., с неотмененными распоряжениями Высшей Церковной Власти предсоборного периода, а также с распоряжениями Святейшего Патриарха Тихона, его Синода и Совета»[46]. Такое упоминание совместности трех высших инстанций Российской Церкви обозначает соборность Церкви, а заодно применимо и к Постановлению № 362.
Митр. Иосиф (Петровых) о ярославском отходе от митр. Сергия писал следующим образом: Архиереи «объявили себя самостоятельными в управлении вверенными им паствами» и сам, считая это «благим примером», благословляет «подобное же правильное отделение части Ленинградского духовенства со своими паствами»[47]. Такого рода отделение "правильно", вовсе не в смысле личной оценки митр. Иосифа, как может показаться, но по звучанию церковно окрашенного языка в смысле сообразности с тем правилом, которое по оценке автора являл для данной ситуации Указ № 362. Видимо, митр. Иосиф применял к тогдашнему положению пункт 9 данного Указа, где речь о сохранении общения Архиерея с верными ему из его паствы.
Впоследствии в аргументации свв. Новомучеников, отошедших от митр. Сергия, Постановление № 362 занимало прочное место, ярчайшим образом у митр. Кирилла Казанского, который в 1934 писал: «С Соборною мыслью и волей нас связывает не одно только п[атриаршее] завещание, а и „постановление ВЦУ от 7/ХI 1920 г. № 362“. Их взаимодействием обеспечивается законная иерархическая преемственность, неизбежно нарушающаяся при введении в дело иных факторов»[48].
Доселе, к сожалению, недостаточно внимания уделялось тому, как святые Новомученики российские оценивали данное Постановление, созданное согласно соборным правилам Православной Российской Церкви, и как ссылались на него. Вместе с их прославлением в Москве в 2000 г. желательно было бы учесть и их свидетельство. Но этот процесс пока идет чрезвычайно медленно.
Отвержение соборного правосознания и Постановления № 362митрополитом Сергием (Страгородским)
Как Заместитель Местоблюстителя митр. Сергий (Страгородский) демонстративно не признавал "границ полномочий". Мысль о неограниченности его прав у него созрела уже в первый период его заместительства. По переписке с митр. Агафангелом в 1926 г. видно, каким образом митр. Сергий ставил себе в заслугу сохранение «единоличного возглавления» Церкви, в котором он полагал «каноническую преемственность власти» (31.05.1926), сначала применительно к митр. Петру, но уже здесь подспудно применительно и к самому себе, что позже проявится открыто и беспощадно.
Ключ к таковому подходу - неосведомленность находящегося в тюрьме Местоблюстителя. К этому присоединяется точка зрения, что «вместе с должностью Местоблюстителя» митр. Сергий самолично воспринял «всю ответственность за правильное течение церковных дел». Следовательно он должен уже относиться к исходящим из тюрьмы распоряжениям неосведомленного Местоблюстителя, как к «советам лица безответственного», и действовать исключительно «лишь под своею ответственностью». В том же письме от 31.05.1926 г. обретается формулировка, что Местоблюститель «лишенный возможности быть надлежаще осведомленным о состоянии церковных дел, не может уже ни нести ответственность за течение последних, ни тем более в вмешиваться в управление ими»[49]. Эта мысль почти дословно повторяется в появившейся пять лет спустя статье митр. Сергия «О полномочиях Патриаршего Местоблюстителя и его Заместителя»: «За распоряжения своего Заместителя Местоблюститель ни в коей мере не может быть ответственным, и потому нельзя ожидать или требовать, чтобы Местоблюститель вмешивался в управление и своими распоряжениями исправлял ошибки Заместителя. (...) Как самостоятельный правитель, Заместитель сам и отвечает за свое правление перед Поместным Собором»[50].
В своей статье 1931 г. «О полномочиях...» митр. Сергий ссылался в перспективе "исторической аналогии" на то, что митр. Агафангел (по собственному выражению) «почитал своим долгом... созыв Всероссийского Собора». На основании того, что такой «Собор полномочен поставить вопрос и о суде над самим Патриархом» митр. Сергий делал вывод:
«Настоящее положение нашего Церковного управления - во главе с Заместителем здравствующего, но устранившегося [siс! - H.A.] от дел Местоблюстителя - до тождества аналогично положению управления в 1922 г. при устранившемся Патриархе и фактически управлявшем Заместителе. Нет, поэтому, никаких оснований утверждать, будто теперешний Заместитель в отличие от тогдашнего, должен почитаться ограниченным в правах, хотя бы в документе, передающем власть, и не было никаких оговорок об ограничении (как не было их и в 1922 г.)»[51].
Утверждения эти и выводы из них довольно странные. Митр. Сергий ссылается на то, что некогда именно митр. Агафангел избрал себе титул «Заместителя», которого в поручении Патриарха не было, и говорит, что свои полномочия митр. Агафангел определял «не по техническому значению слова "Заместитель", а по существу дела»[52].
Однако, во-первых поручение митр. Агафангелу на созыв Собора вытекает совсем не из рассуждений о возможных "полномочиях Заместителя", а из самого текста грамоты Патриарха от 3/16.05.1922, гласившей: «(...) почитаю полезным для блага Церкви поставить Ваше Высокопреосвященство [митр. Агафангела] во главе Церковного Управления до созыва Собора»[53]. Если митр. Сергий и видел это совсем иначе, то все же Патриарх Тихон (согласно собственному его свидетельству) действовал здесь согласно § 1 именно Постановления № 362, а также всей логике этого Постановления - следовательно соборной, а не просто только своей единоличной властью. Во-вторых митр. Сергий, ставя в цитате из послания митр. Агафангела от 5/18.06.1922 «почитал своим долгом... созыв Всероссийского Поместного Собора» отточие, устранял немаловажные слова: «почитаю своим долгом, по вступлении в управление делами Церкви, созвать Всероссийский Поместный Собор»[54]. А митр. Агафангел не только не вступал в управление Церковью, но ведь призвал Церковь к самоуправлению согласно, опять же, Постановлению № 362!
От тонко рассуждающего митр. Сергия вряд ли мог укрыться факт, что положение его нельзя назвать «до тождества аналогичным» положению митр. Агафангела в 1922 году. Его утверждение о «фактически управлявшем Заместителе» (т.е. митр. Агафангеле) выглядит не иначе как подтасовка. Самая церковная действительность того года и текст послания митр. Агафангела, не только не управлявшего Церковью, но и просившего окончательно вершить дела на местах, по которым следовало раньше обращаться к Синоду, просившего лишь в сомнительных случаях пользоваться разве что его советом как старшего собрата архиерея, - говорят о многом, но только не о «неограниченности прав» какого-бы то ни было «Заместителя»...
Самое интересное то, что по логике данной статьи при условии игнорирования соборных законов и отсутствия Собора, полномочного даже поставить вопрос о суде над Патриархом, Заместитель может стоять выше такого вопроса, и оказаться – странным образом - на деле выше Местоблюстителя, Патриарха и Собора.
Здесь следует сказать несколько слов о спорности передачи местоблюстительских прав единоличным распоряжением. Митр. Петр решился на это (но в каком именно смысле, об этом речь пойдет ниже), аналогично потом поступил и митр. Иосиф (Петровых). Единоличную передачу местоблюстительских прав приходится считать на тот момент привившейся практикой, так что и ставший патриархом в 1943 г. Сергий «Завещанием» назначил себе в Местоблюстители митр. Алексия (Симанского), хотя выбирать Местоблюстителя следовало Собору архиереев. Но если у св. Патриарха Тихона было соборное поручение назначить себе кандидатов в Местоблюстители, то митр. Петр поступил так без соборной санкции – у него такого поручения не было. Поэтому, будучи сам принят в Местоблюстители соборне, он в сущности имел право только назначать себе исполняющего обязанности Местоблюстителя, и то лишь в духе § 1 Постановления № 362. Расширительное толкование завещательных единоличных распоряжений вносило неясность в подходе к ним, и митр. Сергий, как видно, создал немалые проблемы своим толкованием этого шага митр. Петра в смысле получения от него неограниченных патриарших полномочий. Оставалось спорным, могла ли иметь место таковая передача прав, и тем более это касалось возможности завещательного распоряжения на случай смерти. Таковое «Завещание» митр. Петра в истории Русской Церкви появилось в 1937 г. (см. ниже). Никогда не был решен вопрос, не следовало ли в случае кончины одного из кандидатов в Местоблюстители обратиться опять к изначальному (имющему соборную санкцию) патриаршему Завещанию. Вопросы эти могут казаться гипотетичными, ведь вся церковная власть уже была в руках митр. Сергия, который создал «свой» Синод и шел своим путем. Однако, именно в этом свете возникали сомнения в правомочности действий митр. Сергия. Оказывается, только сбросив со счетов Постановление № 362 церковная власть в России оказалась в полосе этой неясности, а фактически и сомнительного присвоения себе прав.
На самом же деле единоличная передача прав, как метод правопреемства в исключительных обстоятельствах может быть введен в другое правовое русло, чем то, в которое его властной рукой вводил митр. Сергий. В свете Постановления № 362 данная форма единоличной передачи церковной власти не иное что как признание именно предусмотренного данным Указом положения и, следовательно, также и признание невозможности сохранять полноправное центральное церковное управление, которое в свою очередь должно быть некогда восстановлено согласно тому же Указу. В таком случае единоличная передача прав оказывалась бы лишь одной из возможностей связанных по духу с Указом № 362 действий, и таким образом, не исключая другие возможности, содержала бы самоограничение власти. Но такую постановку вопроса митр. Сергий целенаправленно обходил.
Действительно, можно подумать, что митр. Сергий вместе со своей аргументацией о «неограниченности прав» совсем «забыл» о Постановлении № 362. Но это не так. О нем ему постоянно напоминали другие архиереи, и он сам в случае надобности мог на него сослаться (см. ниже, Варшавскому митрополиту Дионисию по поводу польской автокефалии). Даже в той же статье "О полномочиях..." он касался Постановления № 362, причем весьма своеобразно. Указывая на резолюцию митр. Петра от 01.02.1926 г., митр. Сергий подчеркивал: «(...) проэктируя передать высшее управление Церковью коллегии из трех архиереев, Местоблюститель совершенно определенно указывает, что коллегии этой он вверяет только текущие дела, дела же принципиальные и общецерковные оставляет за собой». В документе от 06.12.1925, которым митр. Петр передавал обязанности Местоблюстителя, не было такой оговорки, «да и по существу дела ее не могло быть» - дополняет митр. Сергий, а через фразу отводит от себя действие Постановления № 362, которому некогда подчинял себя даже и сам св. Патриарх:
«Ведь у нас существует постановление Патриарха и Синода от 5/18 мая [циркулярное письмо на случай прекращения деятельности епархиальных советов, см. выше – Н. А.][55] и 7/20 ноября 1920 г. за № 362, по которому предоставлялось епархиальным архиереям вершить все дела (а не только текущие), когда прекратится административная связь с центром. Какой же был бы смысл нагромождать лишнюю инстанцию - Заместителя, если бы последний не мог ничего делать больше предоставленного каждому епархиальному архиерею»[56].
Данный оборот мысли не касается главного вопроса и содержит явный полемический прием аргумента от противного ("если бы не мог ничего делать больше"), логическая порочность которого вряд ли ускользнула от внимания автора, славившегося своим умом. Такой уход в сторону от сути Постановления № 362, не говоря уже о не-отличении его от циркулярного письма, показывает, что автору надобно преодолевать его. Перспектива, в которой здесь представлено Постановление № 362, неверна. Дело было не в предоставлении полноты власти и всех прав епархиальным архиереям. Именно согласно самому Постановлению, у указанного патриаршей властью "лица или учреждения", естественно, имеются по сравнению с отдельными архиереями расширенные функции, но в то же время эти функции ясно ограничены церковным порядком (§ 1). Указанное в Постановлении расширение автономии было не произвольным, а узаконенным, подотчетным, и, в свою очередь, там же ограничивалось соборной ответственностью - притом вовсе не только будущего, отодвигающегося в мифическую даль Собора, но постоянной соборной взаимосвязью архиереев.
Итак, если взять две крайности - централизация или распад, дело лишь в законной мере действий единоличной власти (централизации) и столько же в законной мере прав при расширенной автономии (децентрализации). В обоих случаях имелась церковно-правовая перспектива. Спор о митр. Сергии и его Синоде более касается первой стороны дела (централизации). Однако Указ № 362 в целом не исчерпывается, как это пытается представить митр. Сергий, лишь расширением автономии. Это соборное Постановление ограничивало Местоблюстителя и, тем более, если придерживаться того же духа, его Заместителя. Самой своей правовой перспективой оно сохраняло при далеко идущей децентрализации церковные основы тогдашнего патриаршего церковного строя. Законность определения границ, пусть расширяемых в перспективе блага Церкви, не предоставлялась произвольному толкованию, а подчинялась соборному началу - как касательно своего источника, так и в промежуточном состоянии, и, наконец, в перспективе установления нормального порядка.
Выше уже цитировались слова священномученика Кирилла Казанского, утверждавшего, что связь с волей Всероссийского Собора и, тем самым, сохранение законной преемственности в Русской Церкви обеспечивается «взаимодействем» двух факторов одновременно - как завещательной передачей Патриархом Тихоном местоблюстительских прав, так и Указом № 362. Здесь следует добавить, что в случае св. Патриарха Тихона единоличное начало завещания имело соборную основу (поручение Собора), а в Указе № 362 содержалось узаконение единоличного начала, на котором, опять-таки, в своих действиях основывался даже св. Патриарх Тихон. Эта церковно-правовая уравновешенность, в которой Указ № 362 играет своеобразную ключевую роль, устранялась митр. Сергием, с целью расширить границы своей единоличной власти.
Трудно сказать, насколько защита этих позиций у митр. Сергия была искренней, а насколько она была продиктована исключительно расчетом в ключе политической целесообразности. В стране развивающегося тоталитаризма «искренность» тоже была подвержена законам политической целесообразности. Итак, пусть это было искренним убеждением или же горькой необходимостью, следовавшей из его предыдущих шагов (скорее всего это было на своем уровне и тем и другим одновременно), но в любом случае защита этих позиций в самом первом номере разрешенного ему было "Журнала Московской Патриархии" подтолкнула митр. Сергия отмахнуться от авторитетнейшего решения церковных органов, в отличие от него имевших безспорные полномочия, - отмахнуться столь же ловким, сколько и несообразным путем.
Тем более следует оценить правосознание Святейшего Патриарха Тихона, который уже в 1922-1923 гг. не прошел мимо данного Постановления соборных инстанций. Он не только видел свою собственную ответственность в свете Постановления № 362, но и внятно сказал об этом. При сравнении этого факта с образом рассуждений и действий митр. Сергия, у последнего приходится отметить существенное, качественное изменение подхода. Создается впечатление, что этот перелом в подходе к церковной жизни преемственно продолжает определять каноническое сознание и положение в современной Московской Патриархии.
Отношение Местоблюстителя Патриаршего Престола, митрополита Петра (Полянского) к деяниям своего Заместителя
На фоне всего сказанного важно было бы, по мере возможности, установить, как же относился сам Местоблюститель к аргументации о "неограниченности прав" своего Заместителя, митр. Сергия?
Этот вопрос должен был интересовать митр. Сергия. Интересовал он и власть, которая не только в ноябре 1930 начала предлагать митр. Петру отказаться от местоблюстительства, грозя новым заключением в случае несогласия на такой шаг в отношении Церкви. Местоблюстителю пришлось писать обширное объяснение, что «распоряжением, с деланием наобум» он «нарушил бы свой долг и внес бы смуту в среду верующих», и что его смена должна была бы повлечь за собой «одновременный уход» как митр. Сергия, так и, согласно сделанному митр. Сергием заявлению (по поводу его Синода), учрежденного им Синода. Вместо этого митр. Петр считал необходимым «совместное обсуждение» с митр. Сергием, «равно как и совместное разъяснение вопросов в связи с моим письмом Митрополиту Сергию, датированным декабрем 1929 г.»[57].
О первом письме власти поначалу не знали, но митр. Петр, ввиду отсутствия реакции, написал второе, и летом 1930 г., передав оба с оказией, сделал его известным[58], что повлекло за собою отрицательные для него последствия.
После такого Заявления от 27.03.1931 митр. Петру пришлось написать Председателю ОГПУ В. Р. Менжинскому второе Заявление о том, что «здоровье и преклонный возраст не позволили бы мне со всею серьезностью и чуткостью отнестись к роли осведомителя, взяться за которую предлагал тов. Е. А. Тучков. Нечего и говорить, что подобного рода занятия несовместимы с моим званием и к тому же несходны моей натуре»[59]. В этом втором Заявлении тяжело больной Местоблюститель опять ищет не только освобождения и лечения, но и общения с другими архиереями, в их числе называя и своего Заместителя. Полтора года спустя ему приходится проситься из одиночки в концлагерь, на 5 лет которого он был осужден уже 23.07.1931 ОСО при Коллегии ОГПУ. Это, и другие письма убедительно свидетельствуют о мести Е. А. Тучкова за отказ превратиться в секретного сотрудника (доносителя).
В такую ситуацию легко вписываются лжесвидетельства - например доклад епископа Василия (11.11.1927), что от "Декларации" (1927) митр. Петр якобы «вынес вполне удовлетворительное впечатление, добавив, что она является необходимым явлением настоящего момента». На этот "доклад" ссылался митр. Сергий, о нем и об отношении к его политике митр. Петра он спорил с представителями ленинградской оппозиции[60]. Митр. Иоанн (Снычев) пишет, что «новая церковная политика митр. Сергия была признана как явление, не противное Христовой истине. Иначе судить о действиях своего Заместителя митр. Петр не мог», пусть даже к самой «Декларации», а также и к политике митр. Сергия «Соловецкие» епископы отнеслись «немного иначе»[61].
Свидетельства иного отношения Местоблюстителя имелись, но лишь косвенные, устные свидетельства. В наши дни точность сообщений прот. Михаила Польского во многом подтверждается, в то время как раньше они вызывали сомнения[62]. О. Михаил писал, что летом 1929 г. посланец от еп. Дамаскина (Цедрика) отвез митр. Петру 22 документа и возвратившись сообщил, что митр. Петр после просмотра их говорил почти теми же словами, что и еп. Дамаскин[63]. Рассказ о "гонце" в 1995 г. был передан также и иером. Дамаскином (Орловским), с указанием, что среди отзывов архиереев митр. Петр получил таким путем и письма митр. Кирилла к митр. Сергию[64].
Обнаруженное в архиве Санкт-Петербургского Министерства безопасности и опубликованное в 1994 г. письмо свящ. Григория Селецкого к митр. Иосифу от 17.09.1929, содержит следующий отзыв:
Епископу Дамаскину «удалось наладить сношения с м. Петром, послать через верного человека полную информацию обо всем происходящем в Русской Церкви. Через этого посланного м. Петр устно передал следующее:
1. Вы, епископы, должны сами сместить м. Сергия.
2. Поминать м. Сергия за богослужением не благословляю.
3. Киевский акт т. н. «малого собора епископов Украины» об увольнении 16 епископов от занимаемых ими кафедр считать недействительным.
4. Письмо еп. Василия (рязанского викария) сообщает неправду (точное выражение!)
5. На вопросы отвечу письменно»[65].
Несомненно, подобное устное свидетельство нуждается в подтверждении дальнейшими фактами. Мог ли митр. Петр так устраняться от своей ответственности, перелагая «смещение» своего Заместителя просто на собратьев-архипастырей? Ведь он сам немногим позже искал общения со своими собратьями-архипастырями, включая и митр. Сергия. Но трудно сказать, какие виды мог иметь митр. Петр на случай подобной встречи. Не высказал бы Местоблюститель и Первоиерарх Российской Церкви митр. Сергию свои твердые и непреклонные убеждения, которые он все же хранил до самой мученической кончины при внешней слабости, могущей толкать его в какой-то момент к мнимому перекладыванию своей ответственности на других, соборне действующих архиереев? То, что сообщение Рязанского епископа было неправдой, подтверждается сполна иными фактами, а письменный ответ на дальнейшие вопросы мог отчасти содержаться и письме к митр. Сергию, которое стало известным в этих кругах.
Так или иначе, в том же 1994 г. документально подтвердилась правда об отношении митр. Петра к «Декларации» и действиям митр. Сергия публикацией обоих писем, а не только части второго письма к митр. Сергию (см. Л. Регельсон, стр. 480-481). В первом же письме[66] митр. Петр разоблачает те два лжесвидетельства еп. Василия и некоего иером. Сергия, живших вместе с митр. Петром в ссылке в поселке Хэ, на которые Заместитель Местоблюстителя и его «Временный Патриарший Синод» ссылались своем в огромном оправдательном и полемическом документе - "Деянии" от 16/29.03.1928[67]. Местоблюститель отмечает: «(...) епископ Василий о делах от моего имени представил Вам доклад. Должен заметить, что ни ему, ни другому моему сожителю я не давал никаких поручений, касающихся церковных дел».
Самое главное выясняется, что именно в силу своего церковного правосознания митр. Петр не ограничил полномочий и местоблюстительских прав при передаче их Заместителю, о чем впоследствии скорбел.
«Очень скорблю, что Вы не потрудились посвятить меня в свои планы по управлению Церковью. А между тем Вам известно, что от местоблюстительства я не отказывался и, следовательно, Высшее Церковное Управление и общее руководство церковной жизнью сохранил за собою (...) Вам предоставлены полномочия только для распоряжения текущими делами, быть только охранителем текущего порядка (...) каких-либо учредительных прав я Вам не предоставлял, пока со мною местоблюстительство и пока здраствует митрополит Кирилл и в тоже время был жив митрополит Агафангел. Поэтому же я и не счел нужным в своем распоряжении о назначении кандидатов в заместители упомянуть об ограничении их обязанностей, для меня не было сомнений, что заместитель прав установленных не заменит, а лишь заместит, явит собой, так сказать, тот центральный орган, через который местоблюститель мог бы иметь общение с паствой. Проводимая же Вами система управления не только исключает это [общение Местоблюстителя с паствой – Н. А.], но и самую потребность в существовании местоблюстителя».
Иначе говоря, митр. Петр обличает узурпацию. Вместе с тем, он укоряет Заместителя и в злоупотреблении доверием: «Не допустил я оговорок, ограничивающих обязанности заместителя, и по чувству глубокого уважения и доверия к назначенным кандидатам (...)». Далее Местоблюститель, как законный Первоиерарх Православной Российской Церкви – сам он именует себя "первостоятелем Церкви" - просит своего Заместителя «исправить допущенную ошибку, поставившую Церковь в унизительное положение [Декларацию и прочая – Н. А.], вызвавшее в ней раздоры и разделения и омрачившее репутацию ее предстоятелей». Несколько позже в первом письме завуалированно высказано возмущение клеветой на несогласных с митр. Сергием и политическим обвинением мучеников в «контрреволюции», содержащемся в "Декларации" – как пишет митр. Петр – «голословным заявлением о словах и делах, а затем и о постигшей многих горькой участи».
Действия митр. Сергия Местоблюститель однозначно квалифицирует как превышение полномочий: «Равным образом прошу устранить и прочие мероприятия, превысившие Ваши полномочия".
Митрополит Петр настаивал также и во втором письме:
«(...) необходимо поставить церковную жизнь на тот путь, на котором она стояла в первое Ваше заместительство. Вот и благоволите вернуться к той, всеми уважаемой Вашей деятельности»- т. е. митр. Сергий призывался вернуться к позициям 1926 года.
«Повторяю, что очень скорблю, что Вы не писали мне и не посвятили в свои намерения. Раз поступают письма от других, то, несомненно, дошло бы и Ваше».[68]
Немалый исторический интерес представляет собою ответ на вопрос, получил ли митр. Сегий эти два письма Местоблюстителя от декабря 1929 и февраля 1930 - и когда именно получил? Судя по данным иером. Дамаскина (Орловского), письма эти должны были быть получены летом 1930 (посланные повторно с оказией) задолго до опубликования статьи "О полномочиях...". Если это так, то статью в ЖМП 1931 г. можно даже считать откликом на эти послания митр. Петра. Однозначный ответ на этот вопрос может лежать где-то в документации Московской Патриархии, нам, к сожалению, еще недоступной.
Единомыслие священномучеников митрополитов Петра и Кирилла в отношении образа действий митрополита Сергия
Стилистический анализ подтверждает данные о том, что митр. Петр знал письма митр. Кирилла Казанского (Смирнова) и, соответственно, первый ответ ему митр. Сергия. Местоблюститель откликается на вопросы, обсуждавшиеся в переписке митрополитов Сергия и Кирилла.
Не иначе чем впоследствии митр. Петр, говорил митр. Кирилл уже в своем "Суждении" (май 1929) и о том, что Заместитель «назначается для распоряжения текущими делами, порядок которых точно определен», и об отсутствии у Заместителя «учредительных прав», и про «превышение тех полномочий, какие предоставлены ему званием Заместителя Местоблюстителя Патриаршего Престола»[69]. Митр. Кирилл аргументировал ролью других двух, назначенных Патриархом Тихоном кандидатов в Местоблюстители[70]. Его аргументация подтверждается письмом местоблюстителя Петра. Митр. Петр обращается к митр. Сергию «в связи с переходом границ доверенной Вам церковной власти», а потом указывает, что Заместитель призван «явить собой (...) центральный орган» (см. выше). В свою очередь митр. Кирилл ранее писал, что митр. Сергий, переступив «границы доверенной ему власти», приостановил «действенность и обнаружение законной единолично-преемственной власти»[71]. И тут же Митр. Кирилл обличал «учреждение нового Высшего Церковного Управления», а митр. Петр подчеркивает, что он «Высшее Церковное Управление (...) сохранил за собою». У митр. Кирилла Заместитель "не может равняться с тем, кого он замещает, или совершенно заменить его", подобно в его письме епископу Дамаскину (Цедрику): Заместитель призван «не (...) заменить м. Петра своей персоной, но лишь заместить его, дать собою тот общедоступный центр»[72] и т.д., а у митр. Петра - формула: «не заменит, а лишь заместит», и вполне согласно продолжению мысли митр. Кирилла в цитируемом письме (см. примечание) митр. Петр продолжает: «явит собой, так сказать, тот центральный орган через который местоблюститель мог бы иметь общение с паствой».
Не лишено иронии обращение в ноябрьском письме 1929 г. митр. Кирилла к Заместителю Местоблюстителя: "Почему митрополит Петр находил нужным выяснить столь важный вопрос с участием митрополита Кирилла, это объяснит он Вам, конечно, лучше меня, если Вы не откажете исполнить мою усердную просьбу и весь материал, составляющий настоящую с Вами переписку, передадите на усмотрение Патриаршего Местоблюстителя Высокопреосвященнейшего Петра, митрополита Крутицкого, как действительного первого епископа страны"[73]. Не содержится ли здесь намека на то, что при случае он может и сам позаботиться об этом? А с другой стороны, если митр. Петр, обозначающий себя как «первостоятеля Церкви», сообщает митр. Сергию в декабре, что «поступают письма от других», не содержалось ли в самом контексте стилистики письма для внимательных к тонкостям этой полемики участников ее прозрачного указаниея митр. Петра на знакомство и согласие с позициями митр. Кирилла?
Единомыслие двух старших российских архиереев в вопросе соборного церковного правосознания во всяком случае налицо.
Митр. Кирилл выступал за четкое соблюдение церковных границ, не только Заместителем, но и Местоблюстителем и Патриархом. «Коренное же изменение самой системы церковного управления, на что отважился митрополит Сергий, превышает компетенцию и самого Местоблюстителя Патриаршего Престола», пишет он, и подчеркивает, что сам митр. Сергий это объяснил в свое время митр. Петру, вследствие чего тот отказался от ошибки создания "Коллегии трех архиереев". Теперь же митр. Сергий созданием при себе "Временного Патриаршего Синода" вторгся в основы соборно учрежденной власти, «восхищая права Собора церковного»[74]. В другом письме митр. Кирилл указывает Заместителю, что, отказавшись от "Коллегии", митр. Петр, «не внял, однако, и Вашему предложению относительно Синода, опасаясь, несомненно, создать ту же Коллегию под другим только именем». Митр. Кирилл видел в этой "инициативе" митр. Сергия "подмену" патриаршего строя [75], а во-вторых, через "подмену власти" также и потерю законной преемственности, поскольку этим он «подменил законно-преемственную власть Православной Церкви непреемственной и потому незаконной властью (...) и этим приостановил и свое законное преемственное руководство церковной жизнью"[76].
Митр. Кирилл связывал эту - важнейшую для восприятия всецелости Русской Церкви и ее соборности - мысль непосредственно с мыслью об ограниченности власти и самого Патриарха в Российской Церкви. Епископу Дамаскину (Цедрику) владыка Кирилл писал: «Никаких учредительных прав почивший Патриарх в Церкви никогда себе не присваивал и, конечно, никому их передавать не мог и не передавал, как исключительную регалию Церковного Собора"[77].
В споре двух митрополитов Кирилла и Сергия, последний отстаивал точку зрения, что в 1924 году св. Патриарх Тихон, в конце концов, отказался от создания "при себе" нового Высшего Церковного Управления всего лишь из-за неприемлемости личности Красницкого, как "живоцерковника", сотрудничавшего с ГПУ (о чем митр Сергий, конечно, писал лишь намеком). Митр. Кирилл же, напротив, видел в этом отказе принципиальное решение: признание неправомочности такого Высшего Церковного Управления и отказ св. Патриарха создавать видимость, могущую перерасти в подмену соборного начала. Поэтому для митр. Кирилла было столь важно, что св. Патриарх Тихон никогда не прятался за Синод, в чем митр. Кирилл обвиняет митр. Сергия, говоря, что он в отличие от Патриарха Тихона делает свой Синод «соправителем».
Обличая двойственность употребления митр. Сергием учрежденного при нем Синода митр. Кирилл доказывал, что Патриарх Тихон воспринимал свое церковное управление иначе. Говоря лишь о более поздних событиях, митр. Кирилл оставляет в стороне вопрос, не подготавливалась ли эта перемена в подходе Патриарха Тихона к Синоду истечением полномочий Священного Синода, избранного Всероссийским Собором; скорее всего остатки ВЦУ естественно продолжали действовать на прежних началах. Осознание решающей грани могло прийти у Патриарха Тихона в связи с его действиями в 1922 г., которые были, как он указывал по выходе из тюрьмы, в его восприятии подчинены Постановлению № 362, имеющему соборное значение. Отсюда - правомочность такого единоличного управления, каковым его видит и требует митр. Кирилл, для которого представлялось исключительно важным, что этот новый этап в управлении определялся взятием Патриарха на себя исключительно единоличной ответственности за распоряжения и решения касательно Церкви, и что именно таковыми они воспринимались Церковью. Митр. Кирилл в этой связи призывал митр. Сергия к «сохранению церковного исполнения» (т. е. плиромы, полноты), укоряя его в пренебрежении смущаемой явным соблазном церковной народной совести. «Резолюция же Святейшего от 26 июня (9 июля) 1924 за № 523 об отказе учреждения при нем ВЦУ устанавливает пред нами и тот основной принцип, которым всегда руководился Святейший в своем управлении Церковью. (...) Наличие тревоги и опасений в церковном обществе заставляют Святейшего отказаться от мероприятия, вызывающего эти опасения», - пишет митр. Кирилл митр. Сергию в октябре 1929 г., вспоминая заодно про введение нового стиля[78].
На примере введения нового стиля и отмены его митр. Кирилл показывал, что св. Патриарх после выхода из тюрьмы имел при себе Синод лишь как совещательный орган, но решения, даже если они принимались совместно с Синодом, отменялись Патриархом единолично, а следовательно изначально и по существу были патриаршими, единоличными. Поэтому к митр. Сергию обращено требование митр. Кирилла, ради «успокоения Церкви» и «во имя сохранения церковного исполнения» либо вовсе распустить Временный при Заместителе Синод, либо установить «во всеуслышание» его лишь «вспомогательно-совещательное, а не правительственное значение». «Это Вам следует сделать независимо от решения вопроса о том, равны ли Ваши права с правами митрополита Петра. Но в устранение ложных представлений необходимо установить действительную природу и границы Ваших прав»[79]. Впоследствии митр. Кирилл связывал свою отрицательную критику митр. Сергия с положительным решением, основывающимся у него на Постановлении № 362, о чем речь пойдет ниже.
На фоне всего вышесказанного очевидно, что недаром именно такого "Синода", на который согласился митр. Сергий, годами добивался профессионально сеющий раздоры Тучков, который мог быть недостаточно сведущ в каноническом праве, но которому вряд ли можно отказать в чуткости, что касалось вопросов власти.
4. О применении и роли Постановления № 362 в жизни Русской Церкви за рубежом
Всем выше сказанным однако еще не исчерпывается проблематика столь веского для реальности Русской Церкви постановления. Указ № 362 сыграл большую роль в судьбе той части Русской Церкви, которая находилась в зарубежье, определив ее каноническое самосознание.
Самым ярким подтверждением того, что в наше время утеряно, к сожалению, понимание этого целостного церковно-исторического контекста, могут служить повторные заявления предстоятеля Московского Патриархата, Патриарха Алексия II, согласно которым Синод Русской Зарубежной Церкви в лице своего тогдашнего председателя, митр. Антония (Храповицкого), заявил, что он «создается как временное учреждение до тех пор, пока в России Церковь не получит свободу, а когда это произойдет, мы принесем отчет о своей деятельности Патриарху Московскому»[80]. Хотя отголосок Указа № 362 здесь очевиден, цитата не точная и суть мысли не раскрыта. Речь шла не об отчетности перед Патриархом, а перед свободным Всероссийским Собором с непременным участием зарубежных архиереев (см. ниже).
Поскольку же дело касается Русской Зарубежной Церкви в качестве преемницы наследия и части всецелой Русской Церкви, Постановление № 362 было не просто "забыто". С одной стороны, семидесятилетняя борьба советской власти против Русской Зарубежной Церкви порождала чудовищные утверждения, вошедшие отчасти в историографию. Стремясь отказать Русской Зарубежной Церкви в праве на существование и доказать, что она является "расколом", отвергали и применимость к ней Постановления № 362. С другой стороны, центробежные силы в самом зарубежье (в С.-Американской и З.-Европейской епархиях), согласно своим интересам аргументировали против Архиерейских Собора и Синода РПЦЗ, неизменно стоявших на основе Постановления № 362. Но эту полемику следовало бы рассматривать в целом, а это отдельная, большая тема.
Возникновение Русской Зарубежной Церкви и добровольное объединение ею всех епископов зарубежья в первые годы ее существования, показывает проявление здоровых сил церковного притяжения, на которые и было направлено Постановление № 362. В частности благодаря ему сохранялась упорядоченность в зарубежных епархиях, оказавшихся после установления советской власти в одинаковых условиях по отношению к власти и Родине, а также что касалось связи с Церковным Управлением в Москве. Таким образом церковная жизнь развивалась при пастырском окормлении миллионной паств, а. Постановление № 362 обеспечивало этому желанному для Церкви развитию твердую каноническую основу.
Основы применения Постановления № 362 к зарубежью
Если говорить о возраженях против правомочности применения Указа № 362 в зарубежье, то они сводятся к следующим трем:
1) Указ не касается зарубежья, а лишь епархий внутри страны.
2) Указ говорит лишь о "соседних епархиях", которым следует объединяться, а не о всех за рубежом.
3) Указом этим невозможно обосновывать ответственность зарубежного Временного ВЦУ или Архиерейского Собора и Синода за всю церковную жизнь в зарубежье.
Остальные аргументы, вроде тех, что епископы вследствие "бегства" уже потеряли свои архиерейские права, не выдерживают канонической критики и не имеют прямого отношения к Постановлению, но косвенно эта аргументация направлена на лишение Указа № 362 силы применительно к зарубежным архиереям.
Вне всякой полемики, в первую очередь следует решить, обязательно ли подходить к Указу только по букве, или все же по духу. Например, M. E. Губонин, составитель сборников легших в основу издания "Акты Святейшего Патриарха Тихона...", говоря о завещательной передаче прав, отмечает, что тот защитный механизм, который содержался в назначении Местоблюстителя как преемника по завещанию, безусловно не предусматривал поэтапной повторной завещательной передачи прав, так что "передача высшей церковной власти в духе того же class=MeinAbsatzKursivChar>соборного постановления была осуществлена еще и в отношении нескольких его Заместителей"[81]. Если рассматривать завещательное преемство и Постановление № 362 как взаимодополняющие друг друга меры охраны церковного преемства и правопорядка, то справедливо к обеим применять толкование "по духу".
Авторы Постановления № 362, не только не могли всего предусмотреть, но даже и сказать открытым текстом. Например, об аресте или убийстве Патриарха речи нет, как нет и упоминания архиереев, оказавшихся вне досягаемости советской власти - они считались "контрреволюционерами", а всякое решение в их пользу могло быть поставлено в вину как пособничество таковым. Для тогдашних обстоятельств само Постановление было актом достаточно рискованным. Если далее учитывать, что в те же дни ноября 1920 г. только в один Константинопольский Патриархат, насчитывающий 30.000 верующих, влилось более 150.000 православных русских людей, эвакуированных из Крыма со многими священнослужителями и епископами; если учитывать, что огромная масса русской эмиграции обреталась и в других странах, где, как в Германии и во Франции, уже имелись храмы и приходы, то решение по духу Постановления представляется жизненной необходимостью. Бывший на Женевской экуменической встрече в составе сербской делегации Евлогий (Георгиевский), тогда еще архиепископ, послал из Сербии отчет председателю зарубежного ВЦУ, митр. Антонию, в Константинополь об этом доклад. «Одновременно я подал ему мысль о необходимости организовать оторванную от России зарубежную Русскую Церковь. „Много овец осталось без пастырей... Нужно, чтобы Русская Церквоь за-границей получила руководителей. Не думайте, однако, что я выставляю свою кандидатуру...“ писал я»[82]. Архиеп. Евлогий был уже назначен на Зап. Европу, и только не знал об этом. Притом зарубежное ВЦУ уже было образовано и, конечно, ввиду ситуации, не только он пришел к естественному выводу, что необходимо церковное возглавление, но и многие многие другие.
Изгнанники архиереи, священнослужители и паства их стремились сохранить церковное единство и иметь свое пастырское окормление, при братском общении с каждой православной Поместной Церковью, на территории которой находились эмигранты. Кроме того они в большом числе находились на неправославных территориях. Говоря словами Указа № 362: в общей организации церковной жизни заключался "непременный долг" всех архиереев, оказавшихся в данной новой обстановке. Так оно и произошло. В наши дни это церковное дело вряд ли кто-нибудь станет сводить к "злостным проискам монархических контрреволюционеров". Правда, и политический момент был логичной составляющей этих естественных устремлений. Однако воззрения на роль монархии и на монархические течения были различны, даже у митрополитов Антония и Анастасия, так что в целом преобладала церковная перспектива.
Святая Земля после революции осталвалась без окормления и организационного начала. Заграничное Временное Высшее Церковное Управление незамедлительно возложило эту заботу о Св. Земле на архиепископа Анастасия (Грибановского). Огромные задачи по сохранению русского церковного присутствия стояли перед архиереями, в лице которых Русская Церковь присутствовала в зарубежье, перед их священнослужителями и верующим народом. В частности это касалось церковного имущества, становившегося «безхозным».
Вскоре при помощи советской власти в зарубежье стали действовать обновленцы. Вообще борьба против «обновленцев» составляла неотъемлемую часть забот митр. Антония и всего заграничного церковного управления, и нужда в скорейшей авторитетной реакции на деятельность обновленцев в Германии послужило основой для ее выделения в самостоятельную епархию, о чем немедленно было по этой же причине сообщено германскому правительству[83]. Зарубежная часть Русской Церкви, архиереи которой были членами Всероссийского Собора, обязана была заботиться о том, что было доступно ей и в то же время совершенно недоступно Высшему Церковному Управлению в России, находившемуся под сокрушающими ударами богоборцев. Как тогда, так и впоследствии не было никакой причины допускать чуждую Церкви Христовой руку богоборцев в дела управления Церковью. Постановление № 362 призвано было защищать Церковь от их коварных махинаций, если только оно применимо...
Однако, каковы будут результаты, если подходить к данному Указу по букве?
Утверждение, что Указ № 362 касается только внутрироссийских епархий, канонист С. В. Троицкий, строивший целую концепцию на основе этого Постановления, сходу отметал. По его словам, разве что прежнее употребление этой аргументации лишило полемистов из парижского и американского лагеря права потом ссылаться на этот Указ, поскольку «если постановление 1920 г. не применимо к Карловцам, то оно не применимо и к Парижу. Однако, в тексте постановления нет ни малейшего основания для такого ограничения его действия», замечает Троицкий[84]. Постановление касается возможности «передвижения фронта, изменении государственной границы» но упомянутыми случаями дело не ограничивается: здесь следуют слова «и тому подобное» (пункт 2). Если же речь лишь о приграничных епархиях, то Маньчжурия, Прибалтика, Западная Украина, Белоруссия, Польша и Финляндия подходят под этот пункт, а Германия и Франция как бы уже не подходят. На первые (кроме Дальнего Востока) можно было бы даже распространить понятие "соседние епархии" (пункт 2). Трудно сказать, в каком ключе (как "внутрироссийскую" или "соседнюю") рассматривал Митр. Сергий Польшу, но обратился он именно к Постановлению № 362, возражая против принятия митр. Дионисием (Валединским) во главе Польской Церкви автокефалии от Константинополя. В послании митр. Дионисию от 04.01.1928 г. митр. Сергий указывал на предоставленную заграничным частям Русской Церкви временную самостоятельность и возможность «положить в основу церковной жизни это постановление», поскольку оно предоставляет «совершенно безболезненный выход из всяких затруднительных положений»[85]. Совершенно очевидно, что Постановление, предусмотренное к действию во всей канонической области Русской Церкви, касалось также и упоминаемой в Определении Всероссийского Собора от 7 декабря 1917 г. Северо-Американской епархии[86].
Заграничные области (например, также здесь упоминаемые Япония, Китай) часто назывались не епархиями, а "миссиями". В отношении Западной Европы утвердилось весьма неточное понятие "заграничные приходы". По Постановлению № 362 естественно напрашивалось преобразовывать эти уже приобретшие достаточно самостоятельную церковную структуру "миссии", в полноправные епархии, или даже митрополичьи округа (к чему и стремился в отношении З.-Европейской епархии С. Троицкий, считавший отказ от употребления § 5 Постановления и переход митр. Евлогия под Константинополь крупнейшей ошибкой, выведшей его, к тому же, из состава Русской Церкви[87]).
Когда С. Троицкий, ограничивает употребление Русской Зарубежной Церковью Постановления № 362 тем, что ее епархии между собой не "соседние" то он, как будто, следует букве. Но речь в Указе не только о "соседних" епархиях, исключая иные перспективы. Соседние епархии и соседние архиереи, это - канонически обусловленный термин. По канонам соседние архиереи должны привлекаться к общению (например при выборах и рукоположении архиереев). Авторы Постановления естественно рассуждали в этом каноническом разрезе, территориально. Но учитывая, что здесь архиерею, в зависимости от церковной пользы, предоставлялось право основывать новые епархии, становится ясным, что цель упоминания "соседних епархий" в указании связи, т. е. чтобы - если возможно - архиерей не действовал единолично и в отрыве от других, а соборно. Мысль здесь устремлена к «организации высшей инстанции церковной власти для нескольких епархий, находящихся в одинаковых условиях» (пункт 5). С. Троицкий пишет, что невозможно «назвать соседними и находящимися в одинаковых условиях русские епархии в Югославии, Китае и Америке»", и что З.-Европейская епархия и вовсе соседей не имеет[88]. Однако вопрос в том, что считать "одинаковыми условиями" по духу. В Маньчжурии, когда передвинулись границы, существовали уже полноценно действовавшие церковные структуры, а эмигранты, пересекшие границы могли жить «на чемоданах» до самого скончания своей жизни. Но вот Маньчжурия наполнились беженцами, а православные, тихо и безмятежно там проживавшие, не видев соввласти, потом с ними стали беженцами, уходя через Филиппины в Австралию, Западную или Южную Америку. Важно, что эти люди сохраняли, куда бы они ни шли, церковный дух, а также имели законное и не выходившее из состава Русской Церкви церковное управление.
Любопытно, что первое заседание, положившее начало зарубежному церковному управлению, происходило 6/19 ноября 1920 г., а Указ № 362 был издан днем спустя. том, что за рубежом текст Постановления московского ВЦУ был получен только после Собора в Карловцах 1921 г. сожалеют как бывший делопроизводитель зарубежного Архиерейского Синода, еп. Григорий (Граббе), так и бывший секретарь зарубежного ВЦУ Е. Махароблидзе, который отмечает, что определение этого Собора от 13/26.11.1921 г., в частности касательно Наместника Патриарха за рубежом и назначения его Патриархом «не отвечает смыслу и духу указанного акта». В начале 1922 г. Указ № 362 был получен из России и опубликован[89].
Е. Махароблидзе рассказывает в 1940 г., что получил Указ от бывшего своего сотрудника в ВЦУ Юго-Востока России, который вернулся в Москву и в письме, к которому был приложен Указ № 362 сообщал, что «при угрожающей Св. Патриарху и его Высш. Церк. Упр—нию опасности прекращения их деятельности, Его Святейшество был очень озабочен урегулированием вопроса о церковном управлении и в данном случае основанием ноябрьского постановления послужил пример ставропольского Собора и его В. Ц. Управления...»[90].
Итак, в своих действиях до получения Постановления № 362 зарубежное ВЦУ несомненно руководствовалось опытом раннего общения с Москвой и прецедентами 1919 года. Высше Церковное Управление в Москве признало решения Южно-Русского Церковного Собора даже уровня организации новых епархий, и судебных приговоров над епископами[91]. Еще во время деятельности ВЦУ Юго-Востока России имелись сведения о поддержке этой деятельности св. Патриархом Тихоном и несомненно опыт существования этого прямого предшественника заграничного ВЦУ (а также другого «прототипа» - Сибирского ВЦУ) определял как Постановление от 7/20 ноября 1920 г., так и впоследствии подход зарубежного Архиерейского Синода к возглавлению Русской Церкви в Москве.
Образование зарубежного ВЦУ настолько соответствовало церковному восприятию того времени, что даже и без ведома о Московском Постановлении № 362 все зарубежные архиереи (в числе от 32 до 35) признавали заграничное Высшее Церковное Управление. Оно открывало приходские структуры и преобразовывало их в епархии для русских людей (Турция, Греция, Болгария, Южная Америка, Зап.-Европа). Если этим Управлением Южная Америка была отделена от "заграничных приходов" Западной Европы, то это было вполне логично - "соседними" эти две епархии (после их образования) назвать невозможно. Но сама история свидетельствует, что в главном, а именно в отношении независимой от богоборцев церковной жизни, здесь были некие "одинаковые условия": Не было проблем ни с Дальним Востоком, ни с Южной Америкой, ни с Финляндской епархией, глава которой осуществлял связь с Россией. Он же всячески старался удержать митр. Евлогия от создания тех проблем, которые привели к расколу зарубежья.
Наиболее сегодня запутан вопрос о правомочности зарубежного Архиерейского Собора и Синода управлять всем русским церковным зарубежьем. Изначально этой проблемы не существовало вообще, поскольку все архиереи за рубежом вошли в Собор заграничного Высшего Церковного Управления.
Тараном, который пробил брешь в единстве зарубежных архиереев оказался Указ о закрытии ВЦУ от 22.04/05.05.1922 за № 348-349, который будет разбираться впоследствии. Истолкование этого Указа митр. Евлогием с двумя поддержавшими его викариями, а также автокефалистические стремления в С.-Америке постепенно подрывали единство Собора. Отойдя от этих соборных основ, отколовшаяся часть церковных структур в Западной Европе в последующие десятилетия подчинялась Москве (дважды) или Константинополю (трижды), или же объявляла себя автономной (дважды), в частности ссылаясь на Постановление № 362. В конце 40 - х годов ушла из Русской Церкви часть православных верующих в Америке.
На этом месте следует коснуться тогдашних позиций митр. Сергия, который в сентябре 1926 г. равно благожелательно относился к разным вариантам церковного управления в зарубежье и нисколько не претендовал «быть судьей в деле, которого я совершенно не знаю». Митр. Сергий отстранял от себя возможность руководить из Москвы церковной жизнью зарубежья, ссылаясь на то, что «фактически нет отношений». Польза «церковного дела», по его мнению, требовала, чтобы «общим согласием» был создан «центральный орган церковного управления», который не нуждался бы в поддержке из Москвы. Митр. Сергий признавал, что в силу обстоятельств любые распоряжения из Москвы могли быть оспариваемы как неподлинные (не говоря об этом митр. Сергий несомненно имел ввиду, что они могли рассматриваться также и как вынужденные, не выражающие свободную волю издающей их инстанции), или как следствие неосведомленности (добавим: дезинформации) о церковной жизни за границей. Митр. Сергий как будто не видит разницы в вопросах «подлинности» и «осведомленности» двух обсуждаемых Постановлений, а приводит как факт, что митр. Евлогий ссылается на Указ № 349 от 1922 г., а обращающиеся к нему архиереи[92] – на Указ № 362 от 1920 г. Митр. Сергий здесь не сравнивает между собой эти два документа и не стремится вникать в суть вопроса. Для него основную роль играет авторитетность центрального церковного органа управления. По его мысли, только в том случае, если «отдельного существования эмигрантская церковь устроить себе не может», следует подчиниться, став «на почву канонов» (имеются ввиду древние), в православных странах местной церковной власти, а в иных странах создавать «самостоятельные общины или церкви» не специально русского характера. Митр. Сергий считал такое раздробленное существование не только возможным, но и желательным по сравнению с попыткой «удержать власть и подчинить [всех – Н. А.] искусственно созданному центру». «Такое отдельное существование скорее предохранит от взаимных недоразумений и распрей», -- писал он. Применял ли он свою перспективу «такого отдельного существования» только к эмигрантам сущим в рассеянии в неправославных странах, или к отношению Москва-Зарубежье, из текста не до конца ясно, но вряд ли он применял ее к положению внутри самой России, когда он тут же заключал: «Такая постановка дела, повидимому, более соответствует теперешнему положению и нашей здешней церкви»[93].
Вопрос упирается в оценку «авторитетности» или «искусственности» церковного центра и, с другой стороны, в готовность на распад. Интересно отметить, что митр. Сергий и здесь как будто не придавал Постановлению № 362 существенного значения. Вскоре он сам согласился, удерживая власть, всех «подчинить искусственно созданному центру».
Главный вопрос заключается не в абстрактной «авторитетности» центра власти – ведь требование митр. Сергия, чтобы таковой желанный центр был способен «разрешать все недоразумения и разногласия, и имеющий силу пресекать всякое непослушание» было не абстрактным, а конкретно имело ввиду, чтобы проблемы разрешались отдельно от Москвы, «не прибегая к нашей поддержке», т.е. без ожидания вмешательств оттуда. Это было достигнуто как его письмом, так затем и «Декларацией», когда вмешательства из Москвы стали уже крайне нежелательными, но этим уже как раз и начались. Ситуация в России, с обновленчеством и сменой Заместителей Местоблюстителей, с "Декларацией" и вторжением советской власти в управление Церковью, все это обильно орошаемое пропагандой, при постоянных интригах Тучкова и его соратников из ГПУ, сделало свое дело. Но суть самого Постановления № 362, поставлявшего соборность во главу угла от этого не менялась. Продолжала существовать ответственность, возложенная на архиереев Постановлением № 362, которое обязывало архиереев к соборному общению и имело, и имеет всеобщее значение для Российской Церкви. Таким образом главный вопрос состоит не в «авторитетности» центра как такового, где бы он ни был, и из кого бы ни состоял, -- не в том кого этот центр может себе подчинить, а кого не может привести к послушанию, но в авторитетности самой церковно-правовой основы любого такого центра.
В русском церковном зарубежье решающим оказалось то, что митр. Евлогий не признавал данной церковно-правовой основы, не считал для себя обязательным Постановление № 362 (которым лишь иногда пользовался), а вместо этого противопоставлял ему Указ № 349 от 1922 г. Отсутствие данного стержня, в связи с моментами личными, политическими, экономическими и др., подорвало возможность его общения с другими зарубежными епископами. Церковь - сообщество добровольное, но ведь и однажды воспринятая ответственность связывает. Митр. Евлогий был связан Архиерейским Собором, основанным на данном Постановлении. Аргументация митр. Евлогия страдает недостатком последовательности, в том числе и канонической, поэтому Указ № 349 о закрытии ВЦУ, к тому же упоминавший его лично, смог потом возыметь настолько разрушительное действие.
Странным образом, С. Троицкий, говорящий о "притязаниях Карловацкого управления", не приводит ни одного аргумента, почему именно, с его точки зрения, "попытка организовать один административный центр для всех частей Русской Церкви за границей не находит опоры в Постановлении", кроме только того, что епархии не "соседние". Он говорит о том, что Карловацкий Синод, собирающий Архиерейский Собор, может в Сербии действовать исключительно по благословению Сербского Патриарха и Синода, но потом лишь голословно критикует Сербскую Церковь за "слишком широко понимаемое гостеприимство"[94]. Но сербский Патриарх Варнава скорее из церковных соображений, чем просто «из гостеприимства» прилагал в те годы (1934 - 1935) все усилия, чтобы помочь преодолению расхождений митрополитов Евлогия и Платона с заграничным Архиерейским Собором, и хотя бы в отношении С.-Америки он был успешен.
Архиерейский Синод и Собор с тех пор перемещались в разные неправославные страны, так что аргумент С. Троицкого уже не применим. Вследствие военных событий и последующей экспансии коммунизма Русская Зарубежная Церковь потеряла все приходы на территориях других православных Поместных Церквей (исключение - Святая Земля, где сохранились еще монастыри и, вместе с тем, должные канонические и просто хорошие отношения с Иерусалимским Патриархатом). В Святой Земле это произошло в 1948 г. при основании государства Израиль, а в наши дни автономное управление Я. Арафата по-своему вторгается в эти "канонические вопросы". Но правомочность самостоятельного церковного бытия не зависит от политики таких деятелей, а Указ № 362 пребывает и от всего этого ничего не менялось по существу в духовном назначении и образе жизни Русской Зарубежной Церкви. Каноническая основа ее оставалась той же, незыблемой.
Апология бегства
Чужд и Постановлению № 362 и церковному духу Российской Церкви той поры, да и Церкви вообще, косвенный аргумент, что покинувшие свои епархии архиереи якобы потеряли право действовать. Эта аргументация порождена уже в 1920 - е годы Константинопольской Патриархией, которая весьма своебразно смотрела и смотрит на дела Русской Церкви. Повторяемые современными русскими авторами с этой подачи каноны касаются, однако, самочинно и произвольно покинувших свои епархии, а не епископов изгнанных, например, варварами или не допущенных во свой град[95]. Церковная точка зрения на этот вопрос отображается также и в канонах св. Петра Александрийского, указывающего на заповедь Христа (Мф. 10, 23), Который "часто уклонялся от хотевших наветовать Ему" (Правило 9). Подобно и со ссылками на Апостольские Деяния и на Ирода, избившего младенцев в Вифлееме, пишет: "Посему оставившие все, ради спасения души, и удалившиеся, да не будут обвиняемы в том, что за них взяты [арестованы – Н. А] другие" (Правило 13). Упрекали в бегстве, св. Киприана Карфагенского и многих других, в том числе св. Афанасия Великого, который отвечал на это: "Если худое дело - бегать; то гораздо хуже - гнать. Один укрывается, чтобы не умереть; а другой гонит, стараясь убить. И бегать дозволяет Писание... Посему, если порицают за бегство; то пусть устыдятся более сами себя, как гонители ... бегство служит великим обличением не гонимым, но гонителям" - "святые, у Спасителя научившись ... в борьбе с гонителями законно спасались бегством, и укрывались от них, когда их искали" - "подвизаясь, не в праздности проводили время бегства, и гонимые не забывали о пользе других, но как служители благого слова, не скупились преподавать оное всем, даже и в бегстве проповедовали евангелие, предвещали ухищрения злоумышляющих, и ограждали верных увещаниями"; "А для прочих и вообще для всех нас человеков такой закон: - бегать от гонителей, укрываться от ищущих и не искушать дерзновенно Господа..." - "Убегать повелел Господь", - объясняет Святитель, приводя многичисленные примеры[96], и тем самым обличает и наших современников обращающих церковные правилами, в пользу и угоду гонителей.
Итак, имелись достаточно веские канонические основания не ставить под вопрос епископские права русских епископов-изгнанников, о чем еще в 1922 г. пространно писал в своем ответе на Константинопольские притязания С. Троицкий[97].
Впрочем сама церковная реальность тех лет свидетельствует, как смотрели на этот вопрос в Москве и в братских Поместных Церквах: Во всем православном мире епископы-изгнанники принимались как представители своей паствы.
Каноническая жизнь Русской Зарубежной Церкви и общение ее с Московским церковным управлением при св. Патриархе Тихоне
Русская Зарубежная Церковь образовалась сперва де факто. Когда еще ничего не было известно о Постановлении № 362, уже имелось соответствующее устроение с Высшим Русским Церковным Управлением за границей и председательствующим во главе старшим митрополитом. Будучи приглашено по просьбе митр. Евлогия из Константинополя в Сербию патриархом Димитрием, оно в летней резиденции сербского Патриарха оформилось окончательно. В числе зарубежных епископов были архиереи-изгнанники, но также и архиереи, имевшие свое назначение или от Всероссийского Собора, или от московского Патриарха с Синодом. Некоторые назначения производимые новой зарубежной церковной инстанцией бывали признаваемы впоследствии в Москве (тогда еще архиепископы Евлогий - З.-Европа, Анастасий - Турция), в одном случае назначение можно считать параллельным (митр. Платон - С.-Америка), но совершалось оно св. Патриархом Тихоном при учете зарубежного ВЦУ, а не мимо и тем более не против него (свидетельство Колтона, см. ниже). Назначенные данным Управлением Русской Зарубежной Церкви епископы ведали русскими общинами в Греции и в Болгарии. Русские приходы в Югославии были канонически подчинены митр. Антонию[98]. В православных странах все это происходило с согласия, или, как в случае митр. Антония, по почину местной православной церковной власти.
Вместе с Иерусалимским патриархом Дамианом и архиеп. Анастасием Елевферопольским, тогдашний архиепископ. Анастасий (Грибановский), при участии иерусалимского и русского клира, освятили достроенный главный храм в Хевронском монастыре (18/31.05.1925)[99]. До сего дня Иерусалимский Патриархат выдает антиминсы для монастырей Русской Зарубежной Церкви в Святой Земле, не ставя под вопрос законность назначений настоятелей и настоятельниц, ни их епископов, которых принимают с честью.
Высшее Церковное Управление в Москве подтвердило полномочия митр. Евлогия (Георгиевского) управлять русскими церквами в Западной Европе, из-за запроса протоиерея посольской церкви в Париже Иакова Смирнова, признававшего только митр. Веньямина Петроградского и отметавшего возможность подчинения какому-то Карловацкому центру[100]. Как особо отмечено в указе Патриарха Тихона и Синода, подтверждение последовало "ввиду состоявшегося постановления ВЦУ за границей"[101]. Здесь не только признание епископского сана, но и всецелого зарубежного Высшего Церковного Управления как законного органа церковной власти. Св. Патриарх Тихон, как мы видели, хорошо помнил Постановление № 362 и считался с ним.
Предстоит разработать в архивах то, на что имеются указания в "Деле Патриарха Тихона" - переписку с зарубежьем. Советская власть инкриминировала Патриарху связь с заграницей как контрреволюционную деятельность. О реальном содержании этой переписки нам доселе сравнительно мало известно. Но, например, митр. Антоний (Храповицкий) пишет митр. Евлогию: "А о существовании таковой церковной власти заграницей Святейший Патриарх Тихон был осведомлен как из Ваших многократных представлений Его Святейшеству, так и из моих донесений и отчетов, посылавшихся ему своевременно"[102]. Каким путем Патриарх Тихон после увольнения митр. Платона (С.-Америка) написал ему в утешение, что он "вынужден был это сделать"[103] - нам неизвестно. Известно, что через Финляндского и Выборгского архиепископа Серафима, члена архиерейского Собора РЗЦ, по его собственным свидетельствам, сделанным после кончины св. Патриарха Тихона, шла переписка, как с Патриархом, так и даже в 1925 г. с митр. Петром, а также были контакты через личное общение, в частности священнослужителей[104]. Пути связи были, видимо, не только верные, но и сомнительные. Миссионер Русской Зарубежной Церкви в Канаде, В. А. Коновалов, указывает на такой любопытный факт (нуждающийся в проверке): "При жизни Патриарха Тихона М. Евлогий писал 4 доклада, которые были посылаемы через г. Костонда, грека Афинского, друга М. Евлогия по академии, а г. Костонда отправлял доклады М. Евлогия через Берлинское советское посольство; последнее вручало Патр. Тихону под собственноручную расписку, которую и высылали обратно. На все эти доклады Патриарх Тихон не ответил. Обнаружено было это все, когда г. Костонда покончил жизнь самоубийством"[105].
Некоторое время после того как из Москвы поступил Указ № 348 (349)[106] от 5 мая 1922 г. о закрытии зарубежного ВЦУ, у митр. Евлогия возникла неясность касательно его собственного положения, и он стал отправлять запросы ("представления") в Москву. Об этом митр. Антоний писал ему: "Да и Вы сами, оставаясь со своей совестью, сознавали, что Вам не даны особые полномочия [Указом № 349 - H.A.] и потому писали неоднократно Патриарху, чтобы он уточнил Ваше положение, предоставил Западно-Европейским церквам права митрополичьего округа, назначил бы Вас своим представителем в Западной Европе и включил бы в Вашу епархию Иерусалимскую Духовную Миссию, подчиняющуюся Архиерейскому Синоду [Русской Зарубежной Церкви - H.A.]. Вам незачем было обращаться за этим к Патриарху, если бы все это вытекало из указа, на котором Вы базируетесь. Но и Патриарх Вам ничего не ответил, т. к. он не разделял Вашей точки зрения и Вашего толкования помянутого указа"[107].
Видимо, на ответ в какой-то форме привыкли расчитывать, иначе молчание невозможно было бы толковать как знак несогласия. Митр. Евлогий со временем стал утверждать правовую приоритетность Указа № 349, в то время как Архиерейский Синод под председательством митр. Антония держался Постановления № 362 как соответствовавшего моменту 1922 года (арест Патриарха, воззвание митр. Агафангела) и указывал на недействительность Указа № 348 (349) как вынужденного и впоследствии не подтвержденного действиями св. Патриарха Тихона.
В открытом письме А. В. Карташеву, секретарь синодальной канцелярии Е. Махароблидзе, писал: "Не утверждайте, что Архиерейский Синод существует вопреки воле Свят. Патриарха Тихона. Он знал о его существовании и по оффициальным донесениям и отчетам и по представлениям отдельных Архиереев, в том числе и митрополита Евлогия - Вашего начальника, вносивших Свят. Патриарху разные проэкты и о сохранении и об упразднении Архиерейского Синода и учреждении митрополичьих округов и предоставлении каждому правящему Архиерею всей полноты власти, независимой от других церковных органов и т.д. и т.д. Некоторые из архиереев с 1923 года входили по сему вопросу с представлениями к Патриарху по 5 раз и более[108]. Патриарх их получал и оставлял без последствий, хотя в это же время он давал разные распоряжения по церковным делам (например, Польской, Финляндской, С. Американской, Алеутской, Харбинской епархиям и др.), даже писал письма некоторым иерархам, умалчивая о затронутом вопросе". Е. Махароблидзе, видимо тоже имевший какой-то церковный контакт с Московским церковным управлением (откуда и получил Постановление № 362 – см. выше) утверждает, что согласно свидетельствам сведущих людей из Москвы, "Свят. Патриарха возмущали эти представления", ввиду существования Постановления № 362, которое Махароблидзе здесь детально толкует.
Автор "Открытого письма", Е. Махароблидзе, убедительно обосновывает, почему отсутствие реакции на все эти представления и проектов Патриарха говорит о его нежелании разрушительно воздействовать на зарубежную церковную жизнь: "Такой указ мог дойти и почтой, да и большевики охотно доставили бы его со специальным курьером, ибо упразднения Архиерейского Синода они давно домогаются и, не успев в этом у Свят. Патриарха Тихона, старались осуществить это в прошлом году через Вселенского Патриарха"[109]. По словам Е. Махароблидзе на просьбу митр. Евлогия письмом, доставленным св. Патриарху Тихону 07.01.1924 г., подтвердить его полномочия управлять западно-европейскими приходами и предоставить ему право представительствовать перед иностранными государствами в пределах его епархии от имени Патриарха, ответа также не последовало, хотя в то же самое время как было получено "указание Свят. Патриарха Тихона о том, что происходящий между архиепископом Пражским и всея Чехо-Словакии Савватием и митрополитом Евлогием церковный спор должен быть разрешен митрополитом Антонием как старейшим"[110].
Примеры применения Постановления № 362 в зарубежье
Постановление № 362 давало право архиереям, действующим на его основе, организовывать новые епархии. На этом примере можно хорошо увидеть действие Указа и отношение св. Патриарха Тихона к зарубежному церковному управлению (ВЦУ или впоследствии Архиерейскому Синоду).
Ввиду важности этого вопроса и канонического восприятия его современниками здесь приводится следующая обширная цитата из письма митр. Антония протестующему митр. Евлогию, который утверждал, что выделение «германских приходов» из его епархии, т. е. превращение германского викариатства в самостоятельную епархию, «стоит в решительном противоречии с волею Святейшего Патриарха Тихона». Приводя эти слова, митр. Антоний среди прочего указывал:
«Никакими священными канонами не запрещается предоставление таковых прав уже существующему Епископу[111]. А распоряжения Патриарха и постановления Священного Собора московского предоставляют викарным епископам самостоятельные права[112]. Вы хорошо знаете, что и в России викариатства выделялись всегда без наличия согласия правящих епископов, которые постоянно против этого протестовали по фискальным побуждениям, несмотря на то, что викариатства - неканоническое учреждение. Еще так недавно в 1919 году Высшее Церковное Управление на Юго-Востоке России выделило в самостоятельные епархии – Кубанское викариатство вопреки воле правящего Архиепископа Ставропольского Агафадора; Ростовское, вопреки воле Архиепископа Донского; Сухумское и Черноморское, вопреки воле Архиепископа Тифлисского и самостоятельные епархии - Кубанское викариатство Бакинского. И все эти выделения Всероссийской Церковной Властью были признаны.
И здесь, заграницей, Высшее Церковное Управление выделило Алеутское викариатство в самостоятельную епархию из Северо-Американской епархии, вопреки воле правящего епископа; Харбинский и Маньчжурский районы из состава Владивостокской епархии в особую самостоятельную епархию, вопреки воле Владивостокского Архиерея. Архиерейский Синод, учрежденный после закрытия Высшего Церковного Управления, образовал самостоятельную Камчатскую епархию, выделив Камчатку и Охотский уезд из Владивостокской епархии также без согласия Епрахиального Архиерея. И святейший Патриарх Тихон признал эти мероприятия каноническими»[113].
Харбинская епархия была выделена из Владивостокской в самостоятельную епархию зарубежным Архиерейским Синодом 11/24 марта 1922 г. Это была лучшая часть епархии, вследствие чего еп. Михаил заявил протест св. Патриарху и Синоду. Вскоре после учреждения этой епархии, староста Владивостокскаго кафедральнаго собора И. М. Борисов, по поручению рабочих организаций, был командирован в Москву, где он добился свидания со св. Патриархом и имелъ с ним продолжительную беседу. Он описал Патрарху Тихону положение церковных дел на Дальнем Востоке и доложилъ ему об учреждении новой епархии для Маньчжурии и о назначении зарубежным ВЦУ архиеп. Мефодия (много пострадавшаго отъ большевиковъ) на эту новую кафедру. Патриарх Тихон от радости прослезился, услышав о процветании церковной жизни на теперь уже иностранной (китайской) территории. Он просил И. Борисова передать его святительское благословение архиеп. Мефодию и всей Дальне-Восточной Церкви, присовокупив, что онъ ежедневно молится о процветании и благопоспешении Церкви на Дальнем Востоке. Показания И. М. Борисова были под присягой записаны в акт, который, как пишет современник, хранился въ епархиальном совете г. Харбина[114].
Позднее зарубежный Архиерейскй Синод решил распустить Харбинский Епархиальный Совет. На такой акт не имел права и сам Патриарх (единолично). Это могло быть осуществлено только правомочным Высшим Церковным Управлением. Неудивительно, что последовала жалоба членов епархиального совета (среди них проф. Миролюбов) к Патриарху, и вследствие этого правящий архиерей, назначенный зарубежным ВЦУ архиеп. Мефодий, послал в Москву объяснительный рапорт. Митр. Антоний в вышеуказанном письме митр. Евлогию ссылается на посланную св. Патриархом Тихоном в Харбин ответную телеграмму, но не цитирует ее. Текст приводится в письме канадского миссионера, который сообщает, что телеграмма № 203768, отправленная 29.09.1924 из Москвы, была получена в Харбине 30 сентября сразу после полуночи: "Харбин. Миролюбову. Указать нарушения соборныя - Патриарх Тихон"[115].
Правила Всероссийского Собора, а с ними и Постановление № 362 тогда еще не были преданы забвению. Данный момент, современному читателю может показаться незначительным, однако он имеет исключительное принципиальное значение. Если бы св. Патриарх Тихон в 1924 году действительно считал преобразованное на основании Постановления № 362 в зарубежный Архиерейский Синод церковное управление властью незаконной, действия которой следовало немедленно дезавуировать, то в чем был смысл откладывать дело и требовать доказательств нарушения соборных узаконений? По-видимому, в силу последующего развития этого дела митр. Антоний рассматривает телеграмму Патриарха как явное признание законности зарубежного Архиерейского Синода. Св. Патриарх Тихон знал, что Харбин управляется зарубежным Синодом. Он отвел от себя данное дело, указав лишь - так толкует это митр. Антоний - на необходимость избирать епархиальный совет согласно соборным постановлениям[116].
Уже в марте 1924 г. св. Патриарх Тихон с организованным при нем Свящ. Синодом подобным образом отводили от себя вопрос о Зарубежном Синоде, хотя на первый взгляд может казаться, что они обратились против него. Необходимо учитывать контекст крайнего давления на вышедшего из тюрьмы по «частной амнистии», но по-прежнему остающегося под угрозой суда, Патриарха со стороны власти и обновленцев, тогда можно оценить и то, что, при всей внешней видимости отрицательного отношения, на деле такового не проявлялось, а имело место лишь такое решение: «Запросить митрополита Евлогия, назначенного после закрытия в апреле 1922 г. заграничного Церковного Управления управлять заграничными церквами, какое и на основании чего существует и в настоящее время Церковное Управление за границей под именем Архиерейского Синода»[117]. Запрос – это всего лишь запрос. При этом – немаловажная деталь: митр. Евлогий очень точно называется здесь управляющим «заграничными церквами» (а не Церковью), поскольку речь идет согласно тогдашней терминологии о западно-европейских приходах, а не, например, о той же Маньчжурии и Харбинской епархии. Только при должной оценке таких «тонкостей» можно понять, что делалось для виду, а что происходило по существу. Если бы отношение к Русской Зарубежной Церкви законного главы Русской Церкви было бы обоснованно иным, т. е. действительно категорически отрицательным, то впоследствии и «Памятная Записка» Соловецких епископов и, тем более, дальнейший подход митр. Сергия к зарубежным епископам были бы иными.
Но также и в сентябре 1926 года откликаясь в частном письме (это не «Послание») на вопросы двух архиереев из зарубежья, Феофана (Быстрова) и Серафима (Соболева), митр. Сергий отводил от себя вопросы, касающиеся управления заграничной части Русской Церкви. Стремление только отмежевываться, уклоняться в отношении Русской Зарубежной Церкви от резких шагов, к тому же обостряющих вопрос о границах канонических полномочий Заместителя Местоблюстителя. Его требование о "лояльности к Советскому государству" он поначалу, как будет ясно из дальнейшего, рассматривал как возможность добровольного административного подчинения или же ухода из Московской Патриархии. Но под давлением власти, навязывавшей свою тоталитарную логику, продолжать политику размежевания оказалось для митр. Сергия невозможным.
Если срок заявления о своей о «лояльности» был им для зарубежного духовенства ограничен 2/15.09.1927, то 08.02.1928 митр. Сергий в послании митр. Евлогию все равно говорит о не давших подписки как о подведомственных ему и грозит им церковными карами. Постановлением от 09.05.1928 за № 104 митр. Сергием «самочинно возникшее в сремских Карловцах Высшее Управление русскими православными епархиями и общинами объявлено упраздненным, а его действия и распоряжения – не имеющими канонической силы и отмененными». Из дальнейшего видно, что расчет был и на то, чтобы создать в Русской Зарубеджной Церкви разброд, потому что здесь же предлагалось «по крайней мере, каждому в отдельности порвать с этим Управлением и со всей группой, возглавляемой им» (пункт 7)[118]. Указом от 31.01.1929 за № 100 митр. Сергий поручает давшему подписку о «лояльности» митр. Евлогию обратиться ко все предстоятелям православных Церквей, чтобы они воспретили «каждый в своем пределе незаконную деятельность Карловацкого собора и Синода», прося их «оказать помощь к окончательному упразднению причиняемого названной группой церковного нестроения и соблазна»[119]. Это соответствовало упомянутому нападению Константинопольской патриархии 1924 г. при ее политическом подходе времен поддержки обновленцев, но пожелание митр. Сергия не имело никаких последствий для Русской Зарубежной Церкви.
Пришлось обратиться митр. Сергию также и против митр. Евлогия, который сформулировал в 1927 году и подписал обоюдно приемлемый текст "лояльности". Но оставшись сперва в подчинении Московской Патриархии он был в 1930 г. уволен за участие в молениях о прекращении гонений на Церковь в России и служение панихид об убиенных безбожниками христианах. Конечно, для такого увольнения не было никакого канонического оправдания.
Теперь митр. Евлогий решил ссылаться на Постановление № 362 для утверждения своей административной независимости от Москвы, но митр. Сергий с полным правом мог указать ему на его непоследовательность[120].
Но и митр. Сергию пришлось быть непоследовательным. Сперва он обратился 23 марта 1933 г. за № 311 с обширным посланием к сербскому патриарху Варнаве. Пропагандистские измерения этого письма проявляются в том, что еще до получения ответа от сербского Патриарха документ был уже опубликован в журнале зарубежного представителя Московской Патриархии, Литовского митрополита Елевферия (Богоявленского)[121]. Возможно, что на столь нетактичный шаг решились с целью произвести давление на предстоятеля Сербской Церкви, но несомненно имелся ввиду и эффект, независимоот будущей реакции Патриарха. Митр. Сергий был хорошо знаком с Патриархом Варнавой, учившимся в России, и теперь просил убедить иерархов зарубежного Архиерейцского Синода либо дать обязательство в «лояльности» к советской власти либо заявить о подчинении своих структур и приходов местным Поместным Церквам и закрытии Синода в Карловцах. Дать подписку с обещанием «лояльности» зарубежные архиереи отказались. О возможности перехода в другую юрисдикцию Патриарх Варнава с ними не говорил, да и Митрополит Антоний, решительно отвергавший переход митр. Евлогия в Константинопольский патриархат, считая это предательством в отношении Русской Церкви, ни за что не согласился бы на это. Тем не менее Патриарх Варнава решился ответить митр. Сергию 06.01.1934, что вариант заявления о «лояльности» отпадает, а при втором варианте вопрос о Карловацком Синоде и Соборе после перехода русских клириков в другую юрисдикцию будет вне компетенции Московской Патриархии. В своем ответе от 07.02.1934 митр. Сергий обрушивается на Патриарха Варнаву, заявляя, что переход русских клириков в другую юрисдикцию был бы «новым каноническим преступлением», как любая попытка скрыться от законного церковного суда, за что отвечали бы по канонам «и укрывающиеся и укрыватель». Патриарх Варнава указал митр. Сергию на его непоследовательность и счел себя не в состоянии быть посредником между русскими иерархами (25.05.1934, № 448). Митр. Сергий, неточно изложив ход дела и последнее письмо сербского Патриарха своему Синоду, предложил запретить зарубежных иерархов в священнослужении, что и последовало определением от 22 июля 1934 за № 50. Митрополиту Литовскому и Виленскому Елевферию поручалось оповестить всех, в том числе и предстоятелей православных автокефальных Церквей, что он незамедлительно исполнил[122].
Невозможно считать эти шаги и перемены позиций искренними. Они были продиктованы ситуацией и упомянутой тоталитарной логикой после того как митр. Сергий однажды избрал для себя линию «лояльности». Следуя ей он не мог уже не навязывать ее другим.
Однако и на предшествующих этапах нельзя сбрасывать со счетов насильно вторгающуюся в общественную и церковную жизнь тоталитарную стихию. Как видно на примере телеграммы св. Патриарха Тихона в Харбин, и равно в более обширных текстах того времени, общий долг и задача историка учитывать и оценивать ситуацию пишущих чрезвычайно осложняется эпохой тоталитаризма, этап за этапом перекрывающей пути нормального общения, исключающей возможность употреблять прямые и конкретные формулировки. Возникает самоцензура и непременно приходится считаться с иносказательностью. Некоторые выражения могли быть ясны читателям переписки даже при имеющейся минимальной связи просто из их церковного опыта а иные могли быть даже оговорены каким-то другим, неизвестным нам путем. Людям приходилось общаться крайне осторожно, ощупью. Естественно, что наш современник слишком легко может не заметить каких-то существенных оттенков, в частности, сделать неверные выводы из терминологии (пример: термин "заграничные приходы").
При исполнении вышеозначенной задачи особенно полезен, должно быть, живой опыт общения в противостоянии тоталитарной власти, пока такой опыт еще имеется. Утверждения же, следующие руслу конформизма советской церковной историографии, несомненно нуждаются в критической проверке и коренном переосмыслении.
5. Каноническое значение Постановления № 362 на фоне Указа № 348 (349) о закрытии заграничного ВЦУ
Исторические обстоятельства издания Указа № 348 (349)
В марте 1922 года, как известно, Л. Троцкий с В. Лениным договорились устроить раскол в Русской Церкви. "Форсируя" по почину Троцкого своеобразную "реформацию" в Русской Православной Церкви, власть активно старалась "внести раскол в духовенство", поддерживая свое "лойяльное духовенство" (даже: "лойальное духовенство")...[123]
Каково бы ни было правописание, общепринятое значение понятия "лояльности" в тоталитарном контексте видоизменяется и приобретает новый смысл - не просто нейтрального отношения, но положительного (из этого вырастет тот феномен, который Роман Редлих, в своей книге "Сталинщина как духовный феномен" называет "активной несвободой"). На этой основе появляется "обновленчество".
Епископ Григорий (Граббе) сообщает о существовании двух свидетельств в американском суде - прот. Феодора Пашковского (впоследствии митр. Феофила в Америке) и г. Колтона, которые, будучи 3 мая 1922 г. у св. Патриарха Тихона, просили Святителя о назначении на С.-Америку митр. Платона. Патриарх не возражал против просьбы, но не захотел дать письменного указания, поскольку в этот день был уже под стражей. Он поручил посетителям передать его пожелание зарубежным архиереям устно. В этой связи не было и речи о каком-то закрытии зарубежного ВЦУ. Св. Патриарх исходил из активной организационной деятельности зарубежного епископата. Два или три дня спустя, прот. Ф. Пашковский, пришедший проститься с Патриархом, не смог войти в резиденцию, т. к. она была оцеплена ГПУ[124].
Свидетельство протопресв. Василия Виноградова углубляет описание этих обстоятельств[125]. Автор свидетельства был арестован в мае 1922 г. одновременно с св. Патриархом Тихоном, был членом Высшего Церковного Совета и председателем Московского епархиального совета. Он пишет, что Патриарх и члены Синода находились три дня под домашним арестом, пока не согласились на издание Указа о закрытии зарубежного ВЦУ. "В этот критический момент патриарху не оставалось ничего более сделать, как, распустив Управление, поручить заведывание заграничными приходами тому же лицу, кто ими заведывал до Заграничного Церковного Собора 1921 года, т.е. владыке Евлогию"[126].
В роковой день 22.04 / 05.05.1922, когда был издан Указ № 348 (349) о закрытии зарубежного ВЦУ святейший Патриарх Тихон был не только на заседании Синода с Высшим Церковным Советом и свидетелем на суде, но имел и беседу с Е. Тучковым. Точной последовательности событий мы пока не знаем. Порядок мог быть таков:
1) Беседа Патриарха с Е. А. Тучковым,
2) Присутствие на заседании Синода и Высшего Церковного Совета (сильно поредевших в своем составе), чему и последовал Указ № 348 (349) о закрытии зарубежного ВЦУ, и затем
3) Выступление свидетелем на судебном процессе Московских священников по делу об изъятии церковных ценностей, который закончился несколько дней спустя приговором к расстрелу 11 человек.
Даже если поменять пункты 1) и 2) местами, ясно, что Патриарх Тихон был заложником у безбожной власти. Месяцем ранее уже началась кампания в прессе против возглавляемой им Русской Церкви, включая публикацию "Списка врагов народа" в "Известиях", где на первом месте упоминался Патриарх Тихон[127]. После выступления свидетелем на суде прошла неделя, и св. Патриарху Тихону пришлось дать аудиенцию "инициативной группе", не только возглавляемую обновленцем прот. А. Введенским, но и сопровождаемую двумя работниками ГПУ[128]. В тот же день Патриарх пытался, согласно Постановлению № 362, поставить митр. Агафангела "во главе церковного управления до созыва Собора". Митр. Агафангел в свою очередь оказался заложником политики Тучкова, который хотел выдвинуть его, чтобы свернуть Русскую Церковь с линии св. Патриарха Тихона[129]. В заключение трехнедельных переговоров митр. Агафангел, однако, выпустил свое Послание к архипастырям и всем чадам Православной Русской Церкви от 5/18 июня 1922, переводившее Церковь на положение, предусмотренное Постановлением № 362...
Указ № 349 патриарха Тихона и соединенного присутствия Священного Синода и Высшего Церковного Совета об упразднении Карловацкого Высшего Церковного Управления, адресуемый митр. Евлогию (Георгиевскому) был послан в копии за № 348 также и митр. Антонию (Храповицкому). О том, что Патриарх Тихон при издании Указа № 348 (349) уже содержался под стражей, в Карловцах не знали[130].
Ссылки на Указ № 348 (349) в былые десятилетия настолько часто использовались с целью вызвать сомнение в законности Русской Зарубежной Церкви, что превратились в стандартную фразу. Но использование подобных "радостей и успехов" богоборческой власти в целом ряде отношений более чем сомнительно. Надо заметить, что даже советская власть поначалу не сочла изданный Указ № 348 (349) для себя успехом. Причину такой первоначальной оценки выявляет внимательный анализ самого текста.
Анализ текста Указа № 348 (349)
Указ состоит из двух частей. Первая содержит "предложение" св. Патриарха Тихона от 28.03./10.04.1922[131], а вторую часть можно было бы назвать своеобразным суждением Священного Синода и Высшего Церковного Совета об этом предложении, поскольку, хотя формулировки патриаршего "предложения" трехнедельной давности и используются, но построенный на этом предложении три недели спустя Указ № 348 (349) в ряде важных моментов отличается.
В "Деле патриарха Тихона" отмечено, что св. Патриарх Тихон, получив от митр. Евлогия резолюции Зарубежного Собора в Карловцах, не предпринимал "никаких шагов к отмежеванию от этого Собора". Тогда советская власть в лице наркома юстиции тов. Курского среагировала напрямую, доставив Патриарху эти резолюции в публикациях зарубежной газеты "Новое Время" от декабря 1921 и марта 1922[132]. По словам следствия Патриарх "ограничился официальным наложением резолюции", которая звучала так: "Собор закрыть (Собор был уже закрыт [комментарий следствия - H.A.]), а за постановлениями Карловицкого Собора не признавать канонического значения, ввиду вторжения его в политическую область, ему не подлежащую. Материалы заграничного Собора затребовать, чтобы судить о степени виновности участников Собора". Эта, цитируемая следствием резолюция, не совпадает с последующим, отражающимся в Указе, предложением. Видимо со св. Патриархом еще "работали", но плодами обработки остались недовольны. В "Деле" говорится, что "соединенное собрание", т.е. московское ВЦУ, "приняв эту резолюцию ТИХОНА к сведению" пришло к формулировкам Указа, которые следствие оценило как "лицемерную отписку, вызванную официальным сообщением правительства". Итак, Указ назван "отпиской". При всем недоверии к оценкам коммунистов-богоборцев, данную характеристику следует признать достаточно точной.
Указ № 348 (349) вне всякого сомнения заключает в себе уклонение от требований богоборцев. Предложение св. Патриарха сделано по прямому настоянию власти, которая представляла дело в своем ключе. Кроме того, св. Патриарху Тихону ставилось в вину, что он благословил Карловацкий Собор[133].
Касательно спорных аспектов Зарубежного Собора 1921 года отсылаем к статье М. В. Назарова. В отношении нашей темы важно отметить различия между "предложением" и его результатом. В "предложении" св. Патриарх заявлял:
"1. Я признаю Карловицкий Собор (...) не имеющим канонического значения".
В "постановлении", следующем из обсуждения, эта общая мысль о "каноническом значении" Собора как такового - практически исчезла через простое уточнение: Высшее Церковное Управление в Москве не отвергало церковно-канонические решения Собора, оно их не касалось, а ограничилось (и тем ограничило "предложение" св. Патриарха) признанием названных двух посланий Карловацкого Собора при библиографическом указании на зарубежную газету "Новое время", в номерах которой они публиковались -"актами, не выражающими официального голоса Русской Православной Церкви и, ввиду их чисто политического характера, не имеющими церковно-канонического значения"[134]. С точки зрения церковно-правовой такое высказывание, конечно, тавтология - или: "отписка".
Указ № 348 (349) о закрытии заграничного ВЦУ был балансированием на острие ножа "политики". Для советской власти Указ был слишком нейтрален, поскольку он достаточно последовательно написан с позиций принципа аполитичности. Но с другой стороны в Указе все же был хотя бы внешне принят тезис о недозволенности такого рода "политических" заявлений. Св. Патриарх в своем «предложении» писал, что "заграничное русское церковное управление увлекается в область политических выступлений". Но по обсуждении Синодом с Высшим Церковным Советом в постановление здесь вставлено необходимое уточнение (имеющееся у св. Патриарха в другой фразе). Утверждалось, что эти "политические выступления" сделаны "от имени Церкви": "Ввиду допущенных Высшим Русским Церковным Управлением за границей означенных политических, от имени Церкви, выступлений (...) означенное Высшее Церковное Управление упразднить"[135].
Пусть послания Патриарха Тихона от 1918 года, содержавшие подробные описания гонений на Церковь и суровые обличения большевиков[136] мало отличались от посланий Карловацкого Собора. Кроме того в первом послании Карловацкого Собора, в котором говорилось о желательности восстановления монархии с законным наследником из дома Романовых, это пожелание было сформулировано как призыв к молитве: «пусть неусыпно пламенеет молитва наша – да укажет Господь пути спасения и строительства родной земли; да даст защиту Вере и Церкви и все земле русской и да осенит Он сердце народное; да вернет на всероссийский Престол Помазанника, сильного любовью народа, законного православного Царя из Дома Романовых. Молясь о прощении грехов, прося света в путях будущего, да возмет на себя всякий тяготу брата своего» и т. д.[137]. Уже на самом Карловацком Соборе тема «политики» вызвала споры, при которых наиболее ярко выступали митр. Евлогий и митр. Антоний. Первый не отвергавший монархию или лично даже желательность данной династии, утверждал, что упоминание царской династии, «носит политический характер» и «не может быть предложена для обсуждения на Церковном Соборе». Митр. Антоний, напротив, основывавшийся на «Утверженной Грамате Собора 1613 года», считал, что отвержение этого вопроса есть признание правомочности «завоеваний революции», самозванщины и уничтожения русского народа: «Вопрос этот моральный, нравственный, а следовательно и чисто церковный»[138]. Дальнейшие нападки вызвали разъяснительную статью митр. Антония (Храповицкого) "Церковность или политика?", в которой он подчеркивал, что по его мнению в этом вопросе «Карловацкий Собор только исполнил пастырский долг (...) остался верен своему пастырскому долгу и торжественно особым посланием призвал русский народ молиться за восстановление Династии Романовых, не предуказывая частнейших форм законной Монархии в России»[139].
Для наступившей в России ситуации характерно, что в вышеупомянутой обличительной статье в "Известиях" св. Патриарху Тихону ставилось в вину, что он послал императору Николаю Второму просфору с благословением. Далее Патриарха прямо связывали с "черносотенным" епископом Гермогеном Тобольским и "погромным" митр. Макарием Томским, равно как с Сибирским и с Карловацким Соборами, и даже, наконец, с Кронштадтским восстанием. Поэтому не удивительно, что в Указе 348 (349) тезис о "политике от имени Церкви" должен был присутствовать и присутствовал.
Но вопрос о "политике" имеет две стороны.
Хотя реальность свидетельствовала о другом, митр. Сергий после издания "Декларации" (1927), старался уйти от возводимого на него оппозицией обвинения, что он вводит в обиход политику "от имени Церкви". На это митр. Сергий отвечал, что оппозиционеры в "Декларации" «не совсем последовательно увидали заявление не таких же, как и они, земных людей, граждан СССР, а заявление самой Церкви, как благодатного учреждения»[140]. По мысли митр. Сергия, епископы подписались как гражданские лица и отвечают каждый лично за данный текст, и следовательно в "Декларации" не было никакой "церковной политики".
Однако, пассаж в "Декларации" об исключении из клира Московской Патриархии тех священнослужителей, которые не дадут подписки о "лояльности" Соловецкие епископы критиковали следующим образом: "Послание [Декларация - H.A.] угрожает исключением из клира Московской Патриархии священнослужителям, ушедшим с эмигрантами, за их политическую деятельность, т.е. налагает церковное наказание за политические выступления, что противоречит постановлению Всероссийского Собора 1917-1918 гг."[141]. Видимо епископы на Соловках рассматривали исключение из клира "церковным наказанием", в то время как митр. Сергий, как мы уже видели из его переписки с митр. Евлогием, пытался представить исключение из клира лишь естественным следствием свободного выбора, а не делом церковного осуждения. Но, надо сказать, действия митр. Сергия были более чем двойственны, и это именно ввиду принятого им нового понятия о "лояльности", которое по существу исключало «аполитичность», а вместе с тем превращало таковую тоже в «политику».
Сложность вопроса заключается в том, что и «аполитичность» (наподобие «пацифизма») может стать составным элементом в политической игре, которую мастерски вела советская власть.
За этим стоит очень глубокий вопрос. В «Памятной записке» Соловецких епископов проводится мысль, что поскольку Церковь отделена от государства, то и государство отделено от Церкви: «Церковь желала бы только полного и последовательного проведения в жизнь закона об отделении Церкви от государства». Церковь, будучи лояльной, «не должна подвергать критике или порицанию гражданские мероприятия правительства, но отсюда вытекает и то, что Она не должна и одобрять их, т. к. не только порицание, но и одобрение правительства – есть вмешательство в политику, и право одобрения предполагает право порцания, или хотя бы право воздержания от одобрения, которое всегда может быть понято, как знак недовольства и неодобрения». Здесь очень ясно выражается различие между старым и новым понятием о «лояльности», поскольку советская власть понимала «лояльность» как одобрение без права порицания.
Соловецкие епископы подчеркивали, что православные архиереи не могут взять на себя «обязательство следить за лояльностью своих единоверцев», поскольку «устранение Церкви от вмешательства в политическую жизнь в Республике с необходимостью влечет за собой и Ее уклонение от всякого надзора за политической благонадежностью Своих членов». При всем неодобрении политических заявлений с амвона в зарубежье церковными деятелями, пишут они, «мы были бы поставлены в большое затруднение, если бы от нас потребовали бы выразить свое неодобрение в каком-нибудь церковном акте судебного характера, т. к. собрание канонических правил, как было сказано, не предусматривает суда за политические преступления». Далее Соловецкие епископы показывают, почему зарубежные епископы не могли бы быть вызваны на законный церковный суд, даже если бы российский епископат, не взирая на каноны, решился бы на такое действие[142].
«Памятная записка» определена своей целью быть, пусть сохраняющим достоинство Церкви, но все же документом выражения «лояльности» советскому государству. Не стесненный такой целепостановкой епископ Василий Прилукский (Зеленцов), тоже находившийся в 1927 г. на Соловках, выступил с критикой Сергиевской "Декларации". Священномученик Василий тоже ссылается на соборный "отказ Всероссийской Православной Церкви вести впредь церковную политику в нашей стране" (Постановление Всероссийского Собора 2/15.08.1918) и поэтому, пока новый Всероссийский Собор не отменит это правило, ни Патриарх, ни его Заместители или Местоблюстители и никто вообще в Русской Церкви "не имеет канонического права назвать свою или чужую политику церковной, т.е. политикой Всероссийской Церкви, как религиозного учреждения (...) никто во Всероссийской Православной Церкви не может принуждать (прямо или косвенно) церковными мерами другого члена Церкви примыкать к чьей-либо политике, хотя бы и патриаршей." Отсюда следует: "Политика же митрополита Сергия и его Синода, как и политика почившего Патриарха Тихона, как и политика Карловацкого Собора суть только личные и групповые политики, а не церковные политики и ни для кого не обязательны, и никто не имеет права канонического принуждать церковными мерами кого-либо примыкать к какой-либо из этих политик"[143].
Стоит прислушаться к св. новомуч. Василию, который выясняет ряд дополнительных граней возможного обвинения в «политике». Он подчеркивает, что после соборного определения от 2/15.08.1918 г. «престала существовать политика церковная, обязательная для всех членов Церви». Запрещено также заниматься политикой «от имени Церкви», чтобы не переносили ответственность за свою или чужую политическую деятельность на Церковь. Запрещено вредить Церкви этой своей деятельностью. Следовательно церковному суду люди, занимающиеся той или иной политикой, могут быть привлечены только «за то, что намеренно употребили политику во зло Церкви, стали действовать в политике своей, как враги Церкви, а не как члены ее». Уничтожено принуждение к какой-либо политике. Отменена ответственность членов Церкви перед церковным судом за политическую деятельность как таковую. Дальнейший ход мысли св. новомученика Василия более необычен: «(...) ведь дело идет о заграничных епископах нашей Церкви. А по Церковной правде, если даже Церковь ведет в каком-либо государстве церковную политику, то и тогда епископы тойже Церкви, имеющие паству за границей этого государства, сохраняют за собой, в случае необходимости, ради правды Христовой, свободу политической деятельности другого направления, отличающегося от направления церковной политики упомянутого государства». По его словам даже «сплошь и рядом», могут проявиться «обстоятельвства, делающие эту церковную политику совершенно не обязательной перед очами правды Христовой» (Пример: св. Николай Японский во время японской войны). Следовательно, «будет полнейшим произволом и насилием с канонической точки зрения подвергать церковно-судебному или церковно-административному взысканию заграничное духовенство за то, только, что оно ведет свою частную политику».
Итак, согласно этому рассуждению, групповые политики могут проявляться как естественная часть человеческой, общественной и церковной жизни. Важно, чтобы ни в коем случае эти групповые или личные политики не были навязываемы другим, а церковно караться они могут только лишь при доказанной злонамеренности их проведения во вред Церкви. В частности по вопросу о зарубежных архиереях: « (...) даже если бы собралось судить заграничных наших епископов, все наше епископское сословие – тогда, в силу постановления Всероссийского Поместного Собора от 2-15 августа 18 г. заграничные наши епископы подлежали бы исключению из клира или другому какому-либо церковному, судебному или церковно-административному взысканию, только в том случае, если бы было осбстоятельно и ясно, как требуется церковно-судебными канонами доказано, что заграничные епископы в своей политической деятельности злонамеренно наносят вред Церкви, а не то, что стремятся помочь Церкви своей политической деятельностью „хотя бы неудачно и ошибочным путем“»[144].
Священномученик Василий вводит такие понятия как «Христова правда» и «благо Церкви». При его постановке вопроса уже не остается места для игры с «аполитичностью» и/или «политиканством». Остается идти путем практики церковного правосознания. Но у советской власти были совсем другие ценности и цели и, соответственно, другие «правила игры». В тот исторический момент речь шла не о таких тонкостях как границы дозволенности в Церкви тех или иных "групповых политик".
На этом фоне надо отметить, что Указ № 348 (349) не содержал канонических прещений, отлучения или, как будет видно позже, даже угрозы церковным судом. Он содержал только административные последствия (роспуск ВЦУ), хотя советская власть постоянно добивалась в отношении заграничных архиереев именно заочного суда и лишения сана[145].
Второй пункт Указа содержит еще однин чрезвычайно важный момент. В "предложении" св. Патриарха была речь о "заграничных русских приходах". Согласно терминологии тех лет, понятие "заграничные приходы" не обозначало, как может казаться, все приходы за границей, а те приходы, которые были в подчинении Петроградского митрополита, т. е. на практике находящиеся в Западной Европе. Поэтому в патриаршем Указе от 26.03./08.04.1921, подтверждавшем назначение митр. Евлогия зарубежным ВЦУ на Западную Европу, ему поручались именно "Православные Русские Церкви в Западной Европе", а при присвоении архиеп. Евлогию 17/30.01.1922 звания митрополита Патриарх и Синод говорят о нем как о "заведывающем западно-европейскими русскими церквами"[146].
Заграничное ВЦУ к тому моменту не только ведало девятью епархиями, но и держало св. Патриарха в курсе о своих действиях. Митр. Евлогий, в частности, сообщал Патриарху Тихону о Карловацком Соборе, что к этому заграничному Собору привлекаются церковные силы "Латвии, Эстонии, Польши, Финляндии и даже Америки, Японии, Китая". Ограничивать видение св. Патриарха Тихона одной Западной Европой невозможно. Таким образом уже в патриаршем "предложении" присутствует тот терминологический прием, который был еще усилен постановлением, последовавшем обсуждению.
Св. Патриарх Тихон писал в своем "предложении": "заграничные русские приходы уже поручены попечению Вашего Преосвященства", т.е. митр. Евлогию. В «постановлении» это положение доведено до церковного абсурда следующим как бы уточнением: "за назначением тем же Управлением Вашего Преосвященства заведующим русскими православными церквами за границей, собственно для Высшего Церковного Управления там не остается уже области, в которой оно могло бы проявить свою деятельность". Удовлетворяющая требованиям советской власти формулировка, которая по внешнему своему виду касалась Русской Зарубежной Церкви в целом, на фоне реальной церковной терминологии создала такую бессмыслицу, из которой должен был напрашиваться вывод, что текст не выражает действительной и полноценной воли Патриарха и Синода. Ведь если в тексте указывалось, что само заграничное ВЦУ назначило митр. Евлогия "заведующим русскими православными церквами за границей", то при предположении, что оно совершило это назначение касательно всех зарубежных храмов, остается лишь один вывод: зарубежное ВЦУ не только давно, но даже изначально (всем членам ВЦУ было известно, что назначение было произведено еще в Симферополе 02.10.1920) само себя сделало ненужным. Тогда непонятно, почему и с какой целью зарубежное ВЦУ появилось и все еще существует?.. Была ли эта путаница непонятной для пишущих и читающих Указ? В церковно-историческом контексте двух предшествующих лет, при учете Постановления № 362, далекого от подобных странностей, такие формулировки могли звучать убедительными для несведущих, но для церковных участников обеих сторон они оказывались, как было сказано, целенаправленным абсурдом.
Впечатление сознательного затуманивания сути усиливается тем, что в Указе № 348 (349) речи нет о каком-либо расширении прав митр. Евлогия. Ему поручается только "представить соображение о порядке управления названными церквами", т.е. по прямому смыслу опять-таки исключительно западно-европейскими.
По мнению о. Георгия Митрофанова "руководство Русской Православной Церкви" якобы считало, что во временное управление митр. Евлогия должны были перейти и возникшие с конца 1920 г. приходы в балканских странах и Турции, "на постоянное управление которыми, не имея благословения Свят. Патриарха Тихона, претендовало ВРЦУ за границей"[147]. Но Патриарх Тихон так смотреть на вещи не мог, ввиду им же данного подтверждения назначения заграничным ВЦУ архиепископа Анастасия на Турцию, а также ввиду докладов о деятельности зарубежного ВЦУ, по которым ему было известно об отношениях этого управления к дальневосточным областям или северно-африканским приходам и т.д. Патриарх Тихон как бывший архиерей С.-Американской епархии, упоминаемой также и в документах Всероссийского Собора, не только знал о ее существовании, но и предоставлял, как было уже показано, назначение архиерея на эту кафедру зарубежным архиереям. Наконец, если бы Указ № 348 (349) имел целью распространить власть митр. Евлогия на все церковное русское рассеяние, то в нем должны были содержаться указания касательно других заграничных Епархиальных Управлений, должен был бы быть оговорен их статус и характер отношений с митр. Евлогием, должен был быть оговорен модус его поминовения на богослужениях. В Указе нет и намека на что-либо подобное.
В церковном законодательстве Российской Церкви вообще не была предусматрена полная ликвидация каких бы то ни было церковных учреждений Высшей церковной властью. Последняя могла отменять отдельные решения низших инстанций, в случае их незаконности или вредности для Церкви, она могла требовать пересмотра этих решений, подвергать ответственности членов этих учреждений, если нарушен долг перед Церковью, потребовать перевыборов в случае каких бы то ни было нарушений церковной дисциплины, но не более[148].
Предварительный итог: либо Указ составлен безответственно и безграмотно, либо он составлен в таком виде умышленно. Первое представляется немыслимым, второе напрашивается из контекста.
Следующий, третий пункт Указа как будто касается привлечения к ответственности виновных лиц, но на деле этот третий пункт окончательно характеризует документ как попытку уклонения от душащей руки богоборцев. Св. Патриарх писал в своем "предложении":
"3. Священному Синоду иметь суждение об ответственности (...)".
Синод же с Высшим Церковным Советом, обосновываясь видимо на другой, упоминаемой в "Деле" Патриарха Тихона резолюции, растворяет это предложение Патриарха следующим образом:
"Для суждения о церковной ответственности некоторых духовных лиц (...) озаботиться получением необходимых для сего материалов".
Но и это еще не все. В вопросе «суждения о церковной ответственности» не назывались лица. Следовательно речь шла не о суде или суждении, а разве что о неком возможном предварительном обсуждении. Наконец, эта тема в пункте 3 - м Постановления, растворялась где в неопределенности возможных сроков...
Высшая церковная инстанция Русской Церкви сумела в том вопросе, где ей это казалось необходимым, очень грамотно отметить, что среди этих неназванных "некоторых лиц" имеются епископы и посему следует "самое суждение (...) иметь по возобновлении нормальной деятельности Священного Синода". Эта формулировка о невозможности нормальной деятельности церковного руководства, в свою очередь, была для сведущих современников сигналом, призывающим к применению Постановления № 362.
Четырьмя-пятью годами ранее, как писавшие, так и читавшие Указ № 348 (349) сидели рядом на Всероссийском Соборе, активно участвовали в выработке соборных правил. Могли они не заметить, что здесь фактически присутствовало обличение советской власти и обратное требование: если вы хотите, чтобы мы осудили заграничных архиереев, то об этом и речи быть не может без возобновления нормальной деятельности церковного руководства – а также, и тут следует ссылка на Соборные Правила о требуемом количестве членов Синода: "при полном, указанном в Соборных Правилах числе его членов". Тем самым подчеркивалась первоочередность соборных правил по сравнению с другими документами, изданными в других обстоятельствах, как например данный Указ. Синод был представлен в тот момент 2 - 3 епископами и не большим количеством лиц из Высшиего Церковного Совета. Можно было и с этой точки зрения поставить под вопрос законность данного документа. Иначе говоря, Указ № 348 (349) содержал явный отвод требований советской власти и даже предъявление претензий к ней.
Власть поняла этот отказ: "Соединенное же собрание, приняв эту резолюцию ТИХОНА к сведению, вынесло постановление войти в обсуждение деятельности виновников Собора с преданием их церковному суду [это преувеличение, о церковном суде речи не было -- H.A.] по восстановлении нормальной жизни Российского Синода. Фактически это означало отказ от всякого расследования и лицемерную отписку (...)"[149].
Надо оценить все искусство написания такого безподобного в нашей общей церковной истории документа, Указа 348 (349), который обдумывался ввиду все туже затягивающейся петли вокруг Высшего Церковного Управления в Москве не в последний момент – ведь "резолюция" Патриарха и вопросы, отобразившиеся в его "предложении" обдумывались не только св. Патриархом Тихоном, но и его сподвижниками уже задолго до издания Указа. Интересно также, как обращается с этим шедевром прот. Владислав Цыпин, историк достаточно официально представляющий Московскую Патриархию. Даже еще в 1997 г. он приводит патриаршее "предложение" дословно и полностью называя его "указом Святейшего Патриарха Тихона"[150]. И таким образом, вместе с действительным «постановлением» второй половины Указа, начинающемся со слов «По обсуждении изложенного предложения Святейшего Патриарха постановлено:» и т. д., у прот. В. Цыпина исчезла одна историческая реальность и явилась некая иная...
Успехом богоборческой советской власти, а также лично тов. Е. А. Тучкова, который позже удостоился награды за раскол заграничной Русской Церкви, Указ № 348 (349) стал только благодаря пропагандистскому использованию его.
Этому в свое время очень поспособствовала линия поведения митр. Евлогия.
Реакция зарубежных архиереев на Указ № 348 (349)
Указ № 349 поначалу "ошеломил" митр. Евлогия, как сказано в воспоминаниях, изложенных по его рассказам[151]. Владыка Евлогий написал митр. Антонию письмо и приложил копию Указа, не зная, что другая копия за № 348 была уже послана из Москвы митр. Антонию. Ответная телеграмма гласившая, что «волю Патриарха надо исполнить», и приглашавшая митр. Евлогия приехать немедленно, приводится мемуаристом. Но далее в изложении недостает двух моментов, могущих пролить несколько иной свет на описываемые события:
1) Отсутствует текст упоминаемого письма к митр. Антонию,
2) Отсутствует Постановление № 362, которое сыграло решающую при учреждении Архиерейского Собора и Синода, в чем принял участие митр. Евлогий.
Мемуары отображают то, как митр. Евлогий стал впоследствии по-своему трактовать Указ № 349 и обосновывать свой отдельный путь мнимо дарованными лично ему, как будто опять же лично св. Патриархом Тихоном, очень широко понимаемыми, правами. (Здесь возникает параллель с митр. Сергием, о чем пойдет речь ниже). Все это говорит о недостаточном сознании церковных правил в тех церковно-общественных эмигрантских кругах, которые толкали митр. Евлогия на путь отделения. Вскоре митр. Евлогий даже вплоть до лжесвидетельства стал отрицать действие Постановления № 362.
Но в день получения Указа № 349 митр. Евлогий написал митр. Антонию: "Указ этот поразил меня своей неожиданностью и прямо ошеломляет представлением той страшной смуты, которую он может внести в нашу церковную жизнь. Несомненно он дан под давлением большевиков. Я за этим документом никакой обязательной силы не признаю, хотя бы он был действительно написан и подписан патриархом [Указ подписан членом Священного Синода Фаддеем, архиепископом Астраханским (Успенским) - H.A.]. Документ этот имеет характер политический, а не церковный. Вне пределов советского государства он не имеет значения ни для кого и нигде"[152].
Письмо свидетельствует о том, что митр. Евлогий в тот момент видел опасность церковной разрухи и считал необходимым сохранить целостность Русской Зарубежной Церкви. Однако, он вскоре начал изменять свое мнение об Указе № 349 и дистанцироваться от Архиерейского Синода и Собора. Игнорируя Постановление № 362, вполне допускавшее организацию митрополичьих округов, митр. Евлогий стал ссылаться на патриаршие Указы, касающиеся лично его, и на Указ № 349, как будто предоставивший ему особые права. В пункте 3 принятого Собором 1923 г. положения об автономном Западно-Европейском митрополичьем округе, митр. Евлогий еще признавал, что аппеляционные судебные дела, замещения епископских кафедр и под. восходят на разрешение Синода, признавал и компетенцию Собора[153]. А в своих представлениях св. Патриарху Тихону он уже, хотя и безуспешно, искал расширения своей архиерейской власти на другие области (см. выше). Впоследствии митр. Сергий, действительно, попытался расширить власть митр. Евлогия на Дальний Восток, но и это осталось безуспешным, ввиду того, что дальневосточный епископат крепко держался зарубежного Архиерейского Синода.
Но летом 1922 г. митр. Евлогий еще не знал, каким путем он пойдет.
Невозможно согласиться с мнениемм, что преобразование заграничного ВЦУ в Архиерейский Синод на основе Постановления № 362 от 1920 г. при создании Архиерейского Собора всего лишь уловка (Прот. В. Цыпин, свящ. Г. Митрофанов и др.). На самом деле в тот момент русские епископы за границей проявили, с участием митр. Евлогия, ответственный канонический подход к церковной жизни в зарубежье. Ломать под косвенным давлением богоборческой власти и в угоду ей церковную жизнь не имело никакого смысла. Не следовало также и отягощать положение св. Патриарха и церковного руководства в России. Поэтому ВЦУ все же было распущено, хотя отсутствовали канонические основания для такого шага и теоретически можно было обойтись без роспуска, например, оспорив Указ № 348 (349) и предоставив дело будущему Собору. По всем данным именно под влиянием архиепископа Анастасия (Грибановского), прибывшего из Константинополя 2 сентября 1922, было принято решение, распустив ВЦУ, обратиться к Постановлению № 362.
Высшее Русское Церковное Управление Заграницей в соединенном присутствии Российского Заграничного Синода и Церковного Совета 17/30.05.1922 имели суждение об аресте св. Патриарха Тихона и прочих событиях церковной жизни в России. Последовали усиленное молитвенное предстояние, письма заступничества за арестованного Патриарха, и разъяснительная кампания против обновленцев, обращенная внутрь Русской Церкви и других Православных Церквей и ко внешним[154].
На заседании 1 сентября 1922 (н. ст.) слушались доклады секретаря ВЦУ Е. И. Махароблидзе и члена Церковного Совета ген. Н. С. Батюшина. Поначалу было решено принять Указ 347 к исполнению, однако в силу обстоятельств лишь "по установлении в России законного церковного управления и возвращении к управлению Церковью Св. Патриарха, которому доложить о создавшемся положении, прося его разъяснений и указаний и ожидать его свободного волеизъявления". Кроме того было признано "необходимым озаботиться немедленным созывом нового Всезаграничного Церковного Собора для обсуждения создавшегося положения". В тексте решения отмечаются "неясности сего указа и несогласованность его с предыдущими", в результате чего возникают "различные толкования его", так, что можно прийти к убеждению, что "Св. Патриарх совершенно не представляет положения заграничной Церкви", ввиду того, что речь всего лишь о "заграничных приходах", в то время как в ведении зарубежного ВЦУ состоит 9 епархий. Организовать новую церковную власть - чрезвычайно трудно, "указ же Высокопреосвященному митрополиту Евлогию никаких новых полномочий не дает, а лишь сохраняет за ним (и то лишь временно) управление теми заграничными приходами, коими он управляет, т.е. в Западной Европе". Отмечены как арест св. Патриарха и дезорганизация церковной власти в России, серьезно угрожающая Русской Церкви, так и то, что указ "несомненно написан под давлением большевиков и врагов Церкви". За продолжение деятельности ВЦУ высказалось 11 участников заседания, 2 голоса против подали митр. Евлогий и еп. Веньямин (Федченко). Митр. Евлогий был за скорейший созыв Собора при роспуске ВЦУ, а еп. Веньямин требовал "передачи полноты высшей церковной власти владыке митрополиту Евлогию"[155].
По прибытии митр. Анастасия и вторичного заседания, однако, было вынесено новое решение, упраздняющее зарубежное ВЦУ и предоставляющее Всезаграничному Собору, намечаемому на 21.11.1922, организацию новой Высшей Церковной Власти. Пункт 3 обосновывает это решение Постановлением № 362:
"Ввиду нарушения деятельности Высшей Всероссийской Церковной Власти и в целях сохранения правопреемства Высшей Церковной Власти, на основании постановления Святейшего Патриарха Всероссийского и Священного при нем Синода, в соединенном присутствии Высшего Церковного Совета от Ноября 1920 года, о преподании правил касательно организации Высшей Церковной Власти в случае нарушения или прекращения деятельности Св. Патриарха и высших церковных органов, образовать Временный Священный Архиерейский Синод Русской Православной Церкви заграницей, с обязательным участием митрополита Евлогия, каковому Синоду и передать все права и полномочия Русского Высшего Церковного Управления заграницей".
Синод должен был состоять из пяти членов (которые были на том же заседании и избраны) и впоследствии озаботиться созывом Русского Всезаграничного Церковного Собора. Председательствующим был признан митр. Антоний, а заместителем митр. Евлогий, который за председательствующего подписал Указ № 1, в котором приводилось решение о закрытии ВЦУ, создании временного Архиерейского Синода и предстоящем созыве Всезарубежного Собора. Этот предполагаемый Собор откладывался поначалу по чисто техническим причинам, а вскоре и ввиду нарастающих разногласий с митр. Евлогием, которые были связаны не только с местом его проведения.
Из мемуаров митр. Евлогия видно, что точка зрения епископа Веньямина впоследствии возобладала в представлениях митр. Евлогия. В "Воспоминаниях" речь о его полномочиях как "главы Православной Русской Церкви за-границей", и что он "мог бы (и даже должен был) сосредоточить в своих руках всю полноту власти"[156]. И сколь мало ни доверять изложению Т. Манухиной этих мемуаров, но о том же пишет и митр. Антоний:
"Вы постоянно позволяли себе сноситься с органами и должностными лицами, подведомыми Архиерейскому Синоду и другим правящим Архиереям помимо них. Вы позволяли себе выступать с церковными посланиями в качестве Главы Заграничной Церкви, не будучи уполномочены на это и не будучи признаны Епископатом. Вы делали распоряжения обще-церковного характера, не входя в соглашение с Высшей Церковной Властью. И все это вопреки даже постановлениям того же Собора 1923 года, на которые в данном случае Вы ссылаетесь"[157].
В последующем списке таких нарушений речь о ряде проблем касательно Церкви в Финляндии, имевшей своего архиепископа с правами автономии еще с 1918 года, а также Австралии и, наконец, о стремлении митр. Евлогия в обход Синода получить от св. Патриарха Тихона права на Миссию в Иерусалиме и вообще добиться окончательного закрытия Архиерейского Синода. Суть конфликта была в том, что в то время как митр. Антоний и зарубежный Синод основывали свое понимание соборности на Постановлении № 362, митр. Евлогии толковал Указ № 348 (349) как предоставляющий ему единолично права управления всей зарубежной частью Русской Церкви. Постановление № 362 он считал для себя недействительным и поэтому выступал, намеренно снижая его значение.
Выше упоминалось, что эта борьба привела митр. Евлогия ко лжесвидетельству. В своем "Обращении к пастве" от 6/19 августа 1926 г. он утверждал, будто предыдущие соборы 1922, 1923 и 1924 "всегда исходили из Указа от 22 апреля - 5 мая 1922 года, как основоположительного, давшего им бытие". Далее митр. Евлогии утверждал, что Указ № 349 "намеренно замалчивается и выдвигается новоизмышленная несостоятельная теория, будто бы и заграничный Собор и Синод созданы по инициативе старейшего Митрополита Антония на основании Патриаршего Указа от 20 ноября 1920 года № 362, и не нуждаются в утверждении свыше". Но еще удивительнее заключение: "Искусственность этой теории видна уже из того, что она доселе была неизвестна и теперь выдвигается впервые"[158].
С полным правом митр. Антоний напомнил митр. Евлогию о тексте постановления в Сермских Карловцах от 2 сентября 1922 года. Он только не указал на то, что митр. Евлогии сам подписал это решение. И как уже было показано, в 1922 году на канонической почве Постановления № 362 стояли как св. Патриарх Тихон, так и митр. Агафангел в России, затем зарубежные епископы (включая митр. Евлогия) в сентябре, а в октябре также и Экзарх Украины, митр. Михаил (Ермаков), хотя этот его шаг потом был превратно украинскими автокефалистами...
Вне всякой полемики, решения зарубежных русских епископов, принятые после тщательного обсуждения вполне соборно в сентябре 1922 г. соответствовали общецерковной ситуации во всецелой Православной Российской Церкви, и это свидетельствует - при полноценном рассмотрении исторического контекста - об оправданности этих решений. Кстати, именно в этот исторический момент из церковных управлений исчез Церковный Совет, институционно включавший в себя и мирян[159]. Это положение сохраняется до сего дня как в России, так и в зарубежье.
6. Соборность и единоличное начало в свете Постановления № 362
У митр. Сергия, подобно как и у митр. Евлогия, главенствует единоличное начало понимания церковной власти. Каждый из них заявлял, что возглавление российской или же, соответственно, зарубежной части Русской Церкви было поручено именно ему. Митр. Сергий ссылался на завещание митр. Петра и игнорировал представления своего первоиерарха. Митр. Евлогий противопоставлял "волю Патриарха Тихона" зарубежному Архиерейскому Собору и Синоду, участником которых был до того как покинул Собор, и считал, что св. Патриарх Тихон «полноту церковной власти за рубежом вручил мне (со ссылкой на Указ № 349)[160].
В "Обращении к пастве" (1926), митр. Евлогий трактовал Указ № 349 в том смысле, что "предложено мне организовать новое управление по другому плану"[161], т. е. ему предоставлены единоличные учредительные права. Но если в Указе № 349 за митр. Евлогием временно сохраняется управление "русскими заграничными приходами", то ему же поручается "представить соображение о порядке управления названными церквами"[162], т.е. теми, которые уже были ранее поручены ему тем же зарубежным Высшим Церковным Управлением (как даже специально упоминается в Указе № 348 (349), пункт 2). Внутренняя «нелогичность» Указа № 348 (349), составляющая его особенность, при желании игнорировать сложный контекст могла и начала работать в пользу того, кто заявлял (мнимые) единоличные права, уже не сообразуясь с требованиями соборности, выраженными в Постановлении № 362. Можно было бы говорить о конфликте в иерархии этих двух Постановлений, если бы этот вопрос кого-нибудь интересовал. Но выяснения не требовалось. Вопрос был лишь в том, как обойти более авторитетное Постановление № 362, более объемлющее и менее сомнительным путем при полном законном составе Московского ВЦУ возникшее.
В этом смысле путь митр. Евлогия внутренне сообразен пути митр. Сергия. Оба выбрали свой особый путь, оставляя в стороне Постановление № 362 или – редко – выступая против его применения. В результате данное Постановление тонуло в полемике, уводящей от существа дела, а затем практически совсем исчезло из современного канонического сознания, на радость врагов Церкви.
Яркое отличие Св. Патриарха Тихона от вышеупомянутых двух иерархов видится в том, что он мыслил о себе и своем пастырстве, последовательно придерживаясь границ, поставленных соборностью духовно-правового пространства Русской Церкви.
Апостольское правило 34 гласит: "Епископамъ всякаго народа подобаетъ знати перваго въ нихъ, и признавати его яко главу, и ничего превышающаго ихъ власть не творити безъ его разсужденiя: творити же каждому только то, что касается до его епархiи, и до местъ к ней принадлежащихъ. Но и первый ничего да не творитъ безъ разсужденiя всехъ. Ибо тако будетъ единомыслiе и прославится Богъ..."[163].
Это правило выражает принцип соборности в Церкви, по которому дела общецерковного значения восходят к Собору епископов. Митр. Сергий и митр. Евлогий рассматривали свои действия как правомочные, однако другие епископы видели в присвоении ими себе таких прав узурпацию. Всеобъемлющей инстанции, которая могла бы решать возникшие в связи с этим вопросы, т. е. Всероссийского Собора, не было. Приходилось решать их на тех путях, которые были доступны.
О дальнейших путях Русской Зарубежной Церкви – 1930 - е годы
В зарубежье была свобода, и хотя Архиерейский Собор наложил прещения на митр. Евлогия и его викариев, противостояние все же постоянно смягчалось целым рядом факторов при соседстве в церковной жизни диаспоры. Кроме того, имело место известное примирение между митрополитами Антонием и Евлогием, даже если попытки объединения не увенчались успехом. Архиепископы Русской Зарубежной Церкви Анастасий и Серафим Финляндский и Западно-Европейский сослужили, например, с митр. Евлогием в середине мая 1935 г. в Лондоне на молебнах и литургии по поводу преследования Церкви в России[164]. Вообще, между соседствующими церковными образованиями ("юрисдикциями"), в зависимости от местных условий, личных отношений, а также общественно-политического положения существующие проблемы либо обострялись, либо смягчались.
Например, епископ Тихон (Лященко), бывший архимандрит посольской церкви в Софии/Болгария, рукоположенный по просьбе митр. Евлогия викарным епископом, а после ухода из Русской Зарубежной Церкви митрополита Евлогия возглавлявший Германскую Епархию РПЦЗ, вообще будучи по характеру человеком резким, крайне нагнетал атмосферу своим отношением к «евлогианам». Ввиду того, что как раз в 1935-1938 годы в Германии оформлялся юридический статус епархии, Синоду в Карловцах потребовалось в этой, и без того достаточно сложной, обстановке немало времени, чтобы окончательно разрешить этот вопрос заменой епископа Тихона. Но и после того епископ Тихон ездил в Германию, самовольно задерживался там вплоть до нарушения паспортного режима и создавал своему преемнику множество проблем[165].
Для подхода Русской Зарубежной Церкви к вопросу церковной законности характерны два постановления Архиерейского Собора 16/29.08.1938 г. С одной стороны, речь шла о сослужении с «евлогианами», а также с польской, литовской и латвийской церквами: "Архиерейский Собор имеет фактическое общение с нынешней иерархией отделившихся от Российской Церкви ее частями, считая однако их отделение неканоничным, пока то не решит Всероссийская Церковная Власть в свободных условиях"[166]. С другой стороны было принято решение "О сослужении с духовенством, находящимся в юрисдикции м. Сергия и его Синода. Митрополит Анастасий указывает, что духовенство, прибывающее из России, состоявшее в названной юрисдикции, допускается сразу к молитвенному общению и приводит мнение Митрополита Казанского Кирилла в напечатанном в Церковной Жизни его послании, что грех Митрополита Сергия не простирается на подведомственное ему духовенство. ПОСТАНОВИЛИ: Признать, что не имеется препятствий к молитвенному общению и сослужению с духовенством митрополита Сергия"[167]. Несмотря на то, что митр. Евлогий откололся именно от Русской Зарубежной Церкви и прещения были наложены ее же Архиерейским Собором, он здесь все же рассматривается в ключе всецелой Российской Церкви, как бы наравне с другими церковными образованиями, объявившими свою автокефалию с помощью Константинопольского патриарха. В постановлении о духовенстве, подчиненном митр. Сергию, формулировки не достаточно ясны. Речь здесь видимо не о постоянной практике сослужения, а об отсутствии ограничений при приеме прибывавшего, вероятнее всего из Прибалтики (бывшей России), духовенства, состоявшего ранее в подчинении Московской Патриархии.
Далее следует отметить "Соглашение", которое архиеп. Серафим (Ладе) заключил 03.11.1939 с викарием митр. Евлогия, епископом Сергием Пражским (Королевым). Согласно этому соглашению присоединение евлогианских приходов к Русской православной Епархии Епископа Берлинского и Германского происходило при сохранении их самостоятельности во внутрицерковной жизни и подчинении епископу Сергию. Здесь было оговорено, что юрисдикционная связь епископа Сергия, духовенства и общин с митр. Евлогием "остается неприкосновенной". В случае организации "Совета Епископов Православной Церкви в Германии (включая Протекторат)" епископ Сергий должен был стать "полноправным членом этого совета"[168]. Таким образом, непримиримое отношение к "евлогианам" епископа Берлинского Тихона (Лященко) ушло в прошлое, и на деле обе "юрисдикции" слились в общем усилии пастырского окормления в Германии и на занятых немцами территориях, в первую очередь окормления русских военнопленных и "остовцев" (восточной рабсилы)[169]. Точно в том же духе происходило впоследствии общение с автономными Украинской и Белорусской Церквами. В случае белорусского епископата надо сказать, что он осмыслял свою автономно согласно Постановлению № 362[170]. Большинство епископов этих автономных Церквей по окончании войны вошли в состав Архиерейского Собора Русской Зарубежной Церкви[171].
Руководство Русской Зарубежной Церкви видело свою церковную ответственность в духе Постановления № 362, и посему не было склонно присваивать себе какие-то исключительные права.
В своем ином видении внутрицерковного положения русские зарубежные архиереи Русской Зарубежной Церкви были вполне единомысленны со священномучеником Кириллом - с одной стороны в вопросе единоличного возглавления Церкви, строго держась законного Первоиерарха, митр. Петра Крутицкого, и определяя деятельность митр. Сергия как узурпацию, а с другой стороны равно и в вопросе соборности, его основ и перспектив в свете правил Российской Поместной Церкви, и не в последнюю очередь Постановления № 362.
Пути Московской Патриархии – 1930-е годы
Московская Патриархия Постановлением № 1864 от 06.08.1929 приравнивала оппозицию митр. Сергию к обновленцам и григорьевцам. Требовалось восполнять крещение миропомазанием и навершать браки. "Умерших в обновленчестве и в указанных расколах не следует хотя бы и по усиленной просьбе родственников отпевать, как и не следует совершать по них и заупокойную литургию. Разрешать только проводы на кладбище с пением «Святый Боже»"[172].
Священномученик Кирилл резко критиковал митр. Сергия по этому поводу: «Не забудьте, что вражду такую Вы создаете своим синодским постановлением главным образом с теми, кто за время существования обновленчества разных призывов своим православным чутьем, не зная писаных законов, безошибочно определяли подлинную церковную правду и возвращали к ней самих пастырей, пошатнувшихся было на своей церковной стезе, вследствие книжнического пользования писанными церковными правилами[173] (...) Происходит это от того, конечно, что отрицательное отношение к Вашей деятельности по управлению церковному Вы с Синодом воспринимаете как отрицание самой Церкви, Ее таинств и всей Ее святыни».[174]
Эти установки преемственно и исторически все глубже укоренялись в Московской Патриархии, отражаясь и в радикализации других течений русского Православия. До сего дня этот процесс осложняет обретение единства в Русской Церкви.
Нельзя отказать митр. Сергию в ясности понимания последствий тогдашнего развития. Говоря, что не стоит учинять «из-за этих недостатков раскол и каждой стороне отдельно ждать Собора», он подчеркивал: «Недостатки организации Собору всегда легко исправить, раз не потеряно благодатное преемство, но соединить расколовшихся иногда невозможно без чрезвычайного воздействия благодати Божией... и сам ушедший не желает возвращаться без первой одежды и перстня на руку, и старший брат его ревнует, как бы не оказаться ему уравненным с возвратившимся». Но здесь же митр. Сергий перешел в наступление и стал угрожать церковными санкциями[175].
Ссылаясь на будущий Собор митр. Сергий фактически предлагал отказаться от выяснения вопросов (для него уже и без того ясных) безпрекословно передать кормило церковной власти лично ему.
В ответ на предложение митр. Сергия, не протестуя и не отлагаясь ожидать Собора, священномученик Кирилл напомнил митр. Сергию его собственную формулировку по поводу благовременности отмены клятв Собора 1667 года: «Вы вместе с Синодом признаете, что "ожидать для этого нового Поместного Собора равносильно почти отказу от решения вопроса". Значит к такому отказу Вы и призываете меня предложением ждать соборного решения, чтобы, таким образом, не мешать врастанию в церковную жизнь незаконного порядка, для накопления за ним такой давности, при которой возможность существования какого-либо другого церковного строя станет уже преданием»[176].
По забвению действительной роли Постановления № 362, даже такого "предания" практически уже не сохранилось, что затрудняет восстановление соборного строя в Русской Церкви.
Касательно же единоличного возглавления Церкви святитель Кирилл напомнил митр. Сергию его же собственные слова в письме митр. Агафангелу, что «безусловно преемником Патриарха назначается там [в завещательном указании о Местоблюстителе - H.A.] один митрополит Кирилл»[177], а также и то, что митр. Петр, когда собирался из тюрьмы передать местоблюстительство митр. Агафангелу (19.12.1926), обусловил это, предполагая выяснить вопрос об окончательной передаче местоблюстительских прав по возвращении митр. Кирилла из ссылки[178]. Можно напомнить и еще одно высказывание на ту же тему митр. Сергия, тоже к митр. Агафангелу:
"Впрочем, завещание Святейшего, хотя оно уже и использовано для своей цели (Местоблюстителя мы имеем) и теперь не утратило для нас своей нравственной, а пожалуй, и канонически обязательной силы. И если почему-либо митрополит Петр оставит должность Местоблюстителя, наши взоры, естественно обратятся к кандидатам, указанным в завещании, т.е. к митрополиту Кириллу [Смирнову], а потом и к Вашему Высокопреосвященству. Это свое мнение я выражал уже письменно и раньше. Могу сказать, что таково же указание и митрополита Петра". Также и в случае гражданского осуждения и лишения митр. Петра должности Местоблюстителя, митр. Агафангел, согласно митр. Сергию, должен рассматриваться "вторым после митрополита Кирилла кандидатом в Местоблюстители Патриаршего Престола"[179].
Ссылка в устах митр. Сергия на каноническую обязательность патриаршего завещания, а также на имеющееся соответствующее указание митр. Петра, разительно контрастирует с образом действий митр. Сергия не только в присвоении себе местоблюстительских прав, но и по отношению к митр. Кириллу. Мы увидим, что первый кандидат в Местоблюстители, митр. Кирилл, запрещается в священнослужении митр. Сергием за иное видение прав Заместителя, т. е. взаимоотношений единоличного и соборного принципа управления Церковью при сохранении церковной преемственности.
Соборность и преемственность церковной власти в восприятии митр. Кирилла - роль Постановления № 362
Если митр. Кирилл не соглашался предоставить церковную власть Митр. Сергию, то при этом он, в отличие от митр. Сергия, не ставил сам себя в положение претендента на таковую власть. Даже если он признавался, что ему в свое время было не до конца понятным, почему его "отсутствие в Москве могло быть препятствием к исполнению обязанностей патриаршего местоблюстителя", то, тем не менее, он безпрекословно и именно "с любовию" принял решение российского епископата поставить митр. Петра Местоблюстителем[180].
Вполне согласно с этим священномученик Кирилл в январе 1934 г. рассуждал о возможных перспективах единоличного возглавления Русской Церкви, о применении соборных правил, т. е. Постановления № 362, супротив деяний митр. Сергия:
«Его грех в превышении власти, и Православный епископат не должен был признавать такую его власть и, убедившись, что митр. Сергий правит Церковью без руководства митр. Петра, должен был управляться по силе патриаршего указа 7/20.11.1920 г., готовясь дать отчет в своей деятельности митрополиту Петру или Собору. Если до Собора Местоблюститель умирает, то необходимо снова обратиться к патриаршему завещанию и в правах Местоблюстителя признать одного из оставшихся в живых, указанных в патриаршем завещании иерархов. Если ни одного в живых не окажется, то действие завещания окончилось и Церковь сама собою переходит на управление по патриаршему указу 7/20.11.1920 г. и общими усилиями епископата осуществляется созыв Собора для выбора Патриарха. Поэтому, только после смерти митрополита Петра или его законного удаления [„по церковному суду“, см. выше в том же письме – Н. А.], я нахожу для себя не только возможным, но и обязательным активное вмешательство в общее церковное управление Русской Церковью.
Дотоле же иерархи, признающие своим Первоиерархом митр. Петра, возносящие его имя по чину за богослужением и не признающие законной преемственности Сергиева управления [к таковым относились и архиереи Русской Зарубежной Церкви - H.A.], могут существовать до суда соборного параллельно с признающими; выгнанные из своих епархий - духовно руководя теми единицами, какие признают их своими архипастырями, а невыгнанные - руководя духовной жизнью всей своей епархии, всячески поддерживая взаимную связь и церковное единение»[181].
Вскоре после этого, в феврале того же 1934 - го года, св. Кирилл еще раз писал о значении Постановления № 362 для сохранения истинной соборности Русской Православной Церкви:
«Потому со смертью всех троих завещанием указанных кандидатов, завещание Св. Тихона теряет силу и церковное управление созидается на основе указа 7 (20) ноября 1920 г. Тем же указом необходимо руководствоваться и при временной невозможности сношения с лицом, несущим в силу завещания достоинство церковного центра, что и должно иметь место в переживаемый церковно-исторический момент»[182].
Уже в своих показаниях на следствии 26.02.1930 г. митр. Кирилл развивал по поводу григорьевского раскола следующую мысль, которую затем применял и к митр. Сергию (см. ниже), рассматривая их как бы наравне, что видно и позже в его последнем известном нам письме от марта 1937 года, где он говорил о "затее м. Сергия"[183]. Подследственный священномученик Кирилл рассуждал так: "Если бы архиеп. Григорий объявлял свой В. В. Ц. С. органом управления не для всей Русской Церкви, а лишь для тех епархий, законные архиереи коих находятся с ним в общении, то его Совет мог бы находить оправдание своему существованию в патриаршем указе об автономии на местах при невозможности отношений с церковным центром [Постановление № 362 - Н. А.], но для этого необходимо было, чтобы под таким углом зрения был учрежден Совет при самом своем зарождении". Иначе же, подчеркивал Святитель, требуется покаяние с отказом от данной "затеи" и принятие архиеп. Григория в молитвенное общение самим Первоиерархом, митр. Петром[184].
Письмо от 15/28 июля (1933?) по предположению приписываемое в книге Л. Регельсона как митр. Кириллу, так и митр. Иосифу (Петровых)[185], содержит чрезвычайно выжные для данного исследования мысли. Автор, по всей вероятности митр. Кирилл, обращается к митр. Сергию:
"Только отказавшись от своего домысла о тожественности полномочий Местоблюстителя и его Заместителя, обратившись под руководство патриаршего указа от 7/20 ноября 1920 г. и призвавши к тому же единомысленных с Вами архипастырей, возможете Вы возвратить Русской Церкви Ее каноническое благополучие".
Предшествующая аргументация в этом письме перекликается с вышеприведенными положениями митр. Кирилла. Вот она:
«Лишившись возможности таких [деловых - Н. А.] сношений с окончанием „дела митр. Петра“, Вы автоматически становились в положение остальных своих собратий к руководству в церковной жизни патриаршим указом 7/20 ноября 1920 г., изданным именно на случай возникновения невозможности сношений с действительным церковным центром и остающимся в составе действующего права Русской Православной Церкви. Если бы по силе сего указа некоторые архипастыри обратились к братскому руководству Вашему, ценя Вашу просвещенность, долголетний опыт и архипастырскую мудрость, то нельзя было бы возражать что-нибудь против такого добровольного объединения. Если бы для удобства сношений и поддержания единообразия епархиальной жизни Вы с объединившимися архипастырями учредили для своей группы нечто вроде Синода, но при этом не претендовали бы на обязательность принимаемых Вами решений для всей Русской Церкви, нельзя было бы возражать против такого учреждения. Тогда не понадобилось бы Вам обременять совесть Вашу обильными прещениями и запрещениями. Все, и объединившиеся под братским руководством Вашим, и замедлившие с таким объединением, по-прежнему оставались бы в каноническом и литургическом единении под затруднительным хотя, но отнюдь не утратившим своей реальности каноническим главенством своего Первоиерарха митр. Петра»[186].
В этих словах дышит дух той церковной свободы Русской Церкви, которая не подклонялась под ярмо врагов Христа.
Преемственность церковной власти в восприятии Русской Зарубежной Церкви – 1930-е годы
Со стороны Русской Зарубежной Церкви главенство митр. Петра безоговорочно признавалось. Новая ситуация возникла лишь тогда, когда стало известно о кончине священномученика Петра. Сперва это была целенаправленная дезинформация, ложь, подвигшая митр. Сергия к присвоению местоблюстительства (см. выше, декабрь 1936), а 10 октября 1937 митрополит Петр был действительно расстрелян и Русская Церковь на деле лишилась своего законного главы.
В декабре 1937 г. Архиерейский Собор Русской Зарубежной Церкви признал притязания митр. Сергия на возглавление Русской Церкви незаконными. Законным Первоиерархом был признан митр. Кирилл (о том что он был расстрелян 7/20 ноября 1937 года не было известно до начала 90 - х годов). Обсуждение вопроса о Местоблюстителе, естественно, началось вскоре после того, как митр. Сергий присвоил себе титул Местоблюстителя. После подтверждения известия (ложного) о кончине митр. Петра, Архиерейский Синод Русской Зарубежной Церкви уже имел соответствующее суждение от 30.03/12.04.1937 о митр. Кирилле как законном возглавителе Российской Церкви на основе канонической справки Правителя Дел Синодальной Канцелярии, гр. Ю. П. Граббе (будущему епископу Григорию), которая была дана на отзыв проф. С. Троицкому, в свою очередь поддержавшему заключение секретаря Синода.
С. Троицкий в своем отзыве от 11.04.1937 г. подчеркнул, что сам митр. Сергий в свое время признавал юридическую аксиому, что полномочия заместителя уходят вместе с замещаемым, а посему «в должность местоблюстителя автоматически „ео ipso“ вступает Митрополит Кирилл».
Было ли «Завещание» митр. Петра на случай смерти уже известно? Оно очевидно еще не было опубликовано. В том ключе, в котором рассматривал этот вопрос митр. Кирилл, который ограничивал правомочность завещательного распоряжения Патриархом Тихоном, С. Троицкий вопрос не ставил. В «Завещании» митр. Петра, однако, шла речь о том, что в случае невозможности названным Патриархом Тихоном и им самим лицам исполнять свои обязанности, права Патриаршего Местоблюстителя переходят митр. Сергию. С. Троицкий, видимо не зная об этом «Завещании», уже высказался против возможного возражения, что при невозможности митр. Кириллу вступить в местоблюстительские права надо ради сохранения административного единства Русской Церкви признавать и поминать в качестве Местоблюстителя митр. Сергия. «Не обладание правом зависит от пользования им, а наоборот - пользование правом зависит от обладания им», - писал он, «и потому Митрополит Кирилл является законным Местоблюстителем, является первым епископом (Русским) народа (Ап. 34), хотя бы он и лишен был возможности пользоваться этим своим правом. Нельзя во имя административного единства жертвовать законностью и Митрополит Сергий, объявляя себя Местоблюстителем после смерти митрополита Петра, повторил бы ту же ошибку, какую он сделал раньше, признав власть Синода Живой Церкви, и в сущности взял бы на себя роль этого Синода».
Упоминание С. Троицким 34 - го Апостольского Правила (см. выше) не случайно. Оно охраняет основу соборности Церкви, будучи нормой взаимоотношений первого епископа и всех его собратий, но попиралось действиями митр. Сергия.
Далее С. Троицкий ссылался на случай применения Постановления № 362: «Русская Церковь уже раз переживала подобное положение после высылки Местоблюстителя Митрополита Агафангела и тем не менее Митрополит Агафангел не соблазнился возможностью сохранения административного единства ценой признания Живой Церкви, а дозволил всем епархиям временно управляться самостоятельно, т. е. восстановить то устройство, которое существовало в Церкви во время гонений первых веков христианства. Это его распоряжение должно будет воспринять свою силу и в том случае, если Митрополит Кирилл лишен будет возможности фактически управлять Русскою Церковью. Однако и тогда поминовение его в качестве Местоблюстителя остается обязательным»[187].
Последующий Архиерейский Собор на основе этих отзывов, действительно и неложно class=MeinAbsatzKursivChar>после мученической кончины митрополита Петра, принял «Акт о законном преемстве звания Местоблюстителя московского патриаршего престола и возглавления Русской Церкви после смерти Митрополита Крутицкого Петра», из которого видно, с какой бережностью подходили в зарубежье к гонимой Церкви:
«Поминать митр. Кирилла, как Местоблюстителя Московского Патриаршего Престола и Возглавителя Русской Церкви за проскомидией и в частных молитвах, но от возглашения его имени за Богослужениями воздержаться, чтобы не навлечь на него тяжких гонений со стороны безбожной власти большевиков. Настоящий акт хранить без опубликования, во свидетельство будущим временам о законном преемстве возглавления Русской Церкви». Собор постановил поминать «Православное епископство Церкве Российския» без именования митр. Кирилла[188]. К тому моменту митр. Кирилл уже приложилися к священномученикам, святителям и отцам Церкви торжествующей[189].
В предшествовавшем этому Соборному решению Синодальном определении имеется особое рассуждение о наложенных митр. Сергием на несогласных с ним архиереев, особенно же митр. Кирилла, прещениях, которые "не могут быть признаны церковным сознанием справедливыми". Митр. Сергий, говорится здесь, является заинтересованной стороной: "Митрополит Сергий не имел права налагать кару на Митрополита Кирилла за несогласие его с созданным им порядком церковного управления потому, что сам является стороной в этом деле, по поводу которого поддерживал полемическую переписку с Митрополитом Кириллом". Помимо того, что приводимые митр. Сергием каноны не относились к делу, по справедливости невозможно допустить, чтобы митр. Сергию предоставлялась возможность таким путем "лишить его [митр. Кирилла - Н. А.] законного права на возглавление Русской Церкви". Скорее подлежит отводу сам митр. Сергий, вследствие своих действий, если он действительно назван кандидатом в Местоблюстители в завещании митр. Петра. Наконец упомянут и "захват им [митр. Сергием - Н. А.] Патриаршей епархии, которую, как Заместитель Местоблюстителя, он должен был временно блюсти до избрания ей законного иерарха в лице Патриарха Всероссийского", что "колеблет весь строй Патриаршего управления, установленный в Русской Церкви Всероссийским Собором 1917-1918 гг."[190]
Единодушие старейших митрополитов Русской Церкви – Антония (Храповицкого) и Кирилла (Смирнова)
Налицо полное единодушие зарубежных иерархов с позицией того, кого они признавали с того момента возглавителем Русской Церкви - митр. Кириллом. Единодушие мы видим в восприятии соборности, в применении Постановления № 362 и соответственно в реакции на прещения митр. Сергия. Позиции старейших митрополитов Православной Российской Церкви - митр. Антония и митр. Кирилла прекрасно дополняют друг друга. Ввиду малодоступности этих текстов они здесь приводятся в обширных цитатах.
Следуя своей авторитарной логике, по которой несогласные с ним исключают себя из единства Церкви, митр. Сергий в своем письме от 2 января 1930 г. угрожал митр. Кириллу уволить его на покой и предать суду Собора архиереев, если он в шестинедельный срок не выразит «канонического послушания и отказа от общения с раскольниками»[191].
Ответ священномученика Кирилла от 30.01.1930 г. оставался неизвестным до самого недавнего времени (1996 г.).
«Ваше Высокопреосвященство!
Второе письмо Ваше от 2 января 1930 года за № 7 получено мною 14 января. Решительный отказ Ваш передать нашу с Вами переписку на усмотрение Местоблюстителя митрополита Петра и предупредительное постановление о моем увольнении на покой свидетельствует о совершенной безнадежности для Церкви Православной Вашего возвращения с пути узурпации власти, по коему движетесь Вы почти три года; изобретенные же Вами такие обвинения против меня как „вступление в общение с обществом отделившихся“ и т.д. и вообще весь метод рассуждения Вашего письма делает дальнейшие сношения с Вами невозможными для человека, говорящего только от своего лица, ни в каких обществах не состоящего и всегда устраняющегося от обсуждения церковных вопросов в плоскости политических воззрений и предположений.
Из предшествовавшей переписки нашей Вы знаете, что при созданном Вами церковном положении ни одно административное распоряжение Ваше я не могу признавать для себя обязательным к исполнению, а потому и после 2 января и после 15 февраля - аще живы будем и Господь изволит - я в деле нравственного архипастырского служения Святой Церкви, определяемого в своем внутреннем содержании не писанием резолюций и указов, а христианским душепастырством (1 Петр. 5, 2-3), остаюсь по-прежнему митрополитом Казанским и Свияжским для всех православных чад Церкви, не могущих разделять Ваши воззрения на церковные полномочия Ваши и на пути осуществления Церковью своего призвания в здешнем мире, ибо воззрения эти нарушают правду Церкви и искажают ее православное лицо.
Во имя этой правды и достоинства Православной Церкви исполняя свой архипастырский долг, решился я поднять свой голос, но Вы обратили мое выступление только в предлог для расправы со мною... В этой жизни едва ли дождемся мы с Вами суда Соборного. Да рассудит нас Бог! При временной невозможности общения с центром церковной власти порядок церковной жизни на местах определен известным ноябрьским указом Патриаршего издания.
Осведомление же митрополита Петра сейчас о случившемся я возлагаю всецело на Вашу ответственность"[192].
Неотступно митр. Кирилл отсылал Заместителя к Первосвятителю. В этом есть глубокий духовный смысл не только в отношении лично митр. Сергия и того времени. Подобный смысл содержится в выражении архиерейского Собора Русской Зарубежной Церкви, употребленном по поводу не-опубликования акта о правопреемстве в Русской Церкви: «во свидетельство будущим временам о законном преемстве возглавления Русской Церкви».
Святитель Кирилл не мог быть нечувствителным к политическому аспекту своих отношений с митр. Сергием, и если он здесь отмечает нюанс приписывания ему «общества», т. е. попросту политический донос, а далее противопоставляет этому Святую Церковь как духовное явление, то он этим возвращает слово «общество», применяя его к митр. Сергию, его воззрениям и предположениям, как политически обусловленным, не имеющим отношения к «первому епископу страны», митр. Петру, как подлинному церковному центру. Это несомненно связано с другими сторонами восприятия священномучеником Кириллом образа действий митр. Сергия, о которых он, как видно из других его писем, предпочитал не говорить во всеуслышание. Осторожный в своих оценках, этот Святитель ставил на первое место выяснение сути, и его тревожило, что восприятие поступков митр. Сергия "преломляется в сознании церковного общества в таком разнообразии возможных оттенков, что их никак не прикрепить к общему стержню". Попытки обвинить митр. Сергия в "ереси" он считал поэтому несозревшими. По его мнению не следовало давать митрополиту Сергию возможность "лишний раз своим мастерством в диалектической канонике утешить тех, кто хранит с ним общение по уверенности в его полной безупречности в догматическом отношении", а с другой стороны он опасался этим "лишить их психологической возможности воссоединения с нами и навсегда потерять их для Православия"[193].
Последние слова ярко свидетельствуют о подлинных опасениях священномученика, который, ограничивая свою критику лишь внешним устройством церковной жизни, всегда в первую очередь проявлял архипастырскую заботу о заблуждающихся.
Ясно, что эта критика включала в себя и многочисленные другие неприемлемые для церковного сознания аспекты деятельности митр. Сергия, как писал Заместителю Местоблюстителя хорошо знакомый с воззрениями митр. Кирилла другой священномученик - еп. Дамаскин (Цедрик)[194]. Митр. Киррилл, например, увидел в "Декларации" клевету на церковную оппозицию: "заявление, сделанное о нас в Сергиевской декларации, считаю клеветой"[195]. После разговора с Е. Тучковым, назвавшим его "центральной личностию" и интересовавшимся на допросе в Вятском ОГПУ в феврале 1927 г., как же митр. Кирилл после письменных выборов стал бы пользоваться своими "патриаршими полномочиями", святитель Кирилл считал, что митр. Сергий подставил его: "Но м. Сергий опытный делец. Он сделал меня «центральной личностию» в совершенно неведомой мне затее об избрании меня в Патриархи, а теперь хочет сделать центром каких-то неведомых мне, но граничащих, по Вашим словам, с уголовщиной выступлений против него. Sapienti sat"[196]. Таков контекст вскоре после этих слов последовавшего возвращения митр. Сергию упрека в создании "общества". Узурпацию, захват церковной власти митр. Кирилл оценивал и в политическом смысле весьма однозначно, но ради церковной пользы оставлял двери открытыми для готовых вразумиться.
Священномученик Кирилл еще находился под следствием в Красноярской тюрьме, когда со стороны Московской Патриархии 24 марта 1930 был издан указ за подписью митр. Сергия о запрещении в священнослужении ввиду "окончательного канонического разрыва митрополита Кирилла с Высокопреосвященным Заместителем и отказа подчиняться распоряжениям Московской патриархии, подвергнуть его запрещению в священнослужении. О чем уведомить указами как митрополита Кирилла, так и управляющего Казанской епархии архиепископа Афанасия, равно и прочих Преосвященных»[197].
Этот разрыв знаменует собою поворотный момент не менее, а может быть и более важный чем сама «Декларация», ибо он касается экклезиологических основ бытия Православной Российской Церкви.
Если митр. Сергий в 1933 году безуспешно требовал от сербского патриарха Варнавы распустить Зарубежную Церковь, то фактическое возведение митр. Сергия на Патриаршую кафедру титулованием "Блаженнейшим митрополитом Московским и Коломенским" 14/27 апреля 1934 г. призвано было поднять его в глазах руководства других Поместных Церквей, то уже - 9/22 июля 1934 г. - прещения митр. Сергия и его Синода обратились на архиереев Русской Зарубежной Церкви. Правда, тогда опять ни одна Поместная Православная Церковь не обратила на это внимания -- лишь в последующие десятилетия постоянный все усиливающийся нажим из Москвы стал сказываться, при изменившемся политическом раскладе, на отношениях других Поместных Церквей к Русской Зарубежной Церкви.
Ответ митрополита Антония (Храповицкого), тогдашнего первоиерарха Русской Зарубежной Церкви, созвучен письмам и оценкам св. Кирилла Казанского:
«За границей, на основании указа от 7/20 ноября 1920 года давно уже образована временная митрополичья область, во главе коей я и нахожусь. Указ этот до сих пор не отменен и может быть отменен только законным органом Высшей Церковной Власти в России, которого в настоящее время не существует, и который может быть восстановлен лишь при наступлении нормальных условий. Поэтому, пока не наступили нормальные уловия существования Русской Церкви и область эта не может быть ликвидирована, я подсуден только образованному согласно означенному указу [№ 362 от 7/20.11.1920 - Н. А.] Зарубежному Архиерейскому Собору, постановления которого подлежат утверждению или отмене только большим, т.е. Всероссийским Собором, а отнюдь не единолично митрополитом Сергием или назначенным им Синодом, полномочия которого более чем спорны. По той же причине неподсудны митрополиту Сергию с назначенным им Синодом и другие зарубежные епископы».
Так же как и митр. Кирилл, который подчеркнул что для приемлющих его православных чад Церкви он по праву остается Казанским и Свияжским, митр. Антоний в первую очередь опротестовал лишение его титула через наименование его «бывшим митрополитом Киевским и Галицким» в Указе митр. Сергия за № 944, указав на св. каноны и положения Всероссийского Собора, прдвидевшие увольнение архиерея только по церковному суду. Не о ином свидетельствовало, как было выше показано, в вопросе о титуле, кстати по поводу того же митр. Антония, церковно-соборное сознание Местоблюстителя Петра, даже под следствием. Митр. Антоний сознавал, что «отсутствие мое из Киевской митрополии не могло служить поводом к увольнению ввиду того, что в России свирепствует гонение на Церковь» - и невозможны ни суд ни Собор, «потому, что некому созвать для того Собор». Не было даже вызова на суд. Митр. Антоний отмечал, что при изменении положения в России, он счел бы своим архипастырским долгом возвратиться на принадлежащую ему кафедру. Вместе с тем он отмечал, что такое лишение архиереев их титула в двух случаях - архиепископов Анастасия Кишиневского и Серафима Финляндского – покрывает не только их незаконное изгнание, но и насильственное отторжение их епархий от Русской Церкви.
Указав на основы «существования автономной Руской Церкви заграницей» митр. Антоний касался практического значения Апостольского Правила 34, утверждающего истинную соборность Церкви:
«Митрополит Сергий, в своем подчинении большевикам, впадает в странное противоречие. С одной стороны он считает нас, зарубежных епископов, не принадлежащих к подведомственной ему иерархии Русской Церкви, ибо не привлекает нас к участию в разрешении вопросов, по коим запрашивает мнения прочих русских иерархов, а с другой - считает нас себе подсудными, когда налагает на нас прещение за нелояльность к коммунистической власти. Если мы подсудны ему, то и он без нашего рассуждения ничего не должен творить по 34 правилу св. Апостолов, а между тем он никогда не спрашивал нашего мнения ни о чем и, в частности, не спрашивал его, когда заключал союз с безбожниками, учреждал свой неканонический Синод, за которым я не признаю ровно никаких прав, и когда объявлял себя митрополитом Московским при жизни Крутицкого митрополита [Петра – Н. А.], коему подведомственна Московская епархия до избрания нового Патриарха. Это есть узурпация прав.»
«По существу же, независимо от указанных мною канонических неправильностей разбираемого постановления, исполнение последнего повлекло бы за собой ликвидацию Русской Заграничной Церкви, обслуживающей нужды миллионной православной эмиграции, и оставление последней на произвол судьбы, что может быть желательно только для врагов Церкви. Поэтому, отрицая всякую силу за постановлениями митрополита Сергия и его «Синода», я глубоко скорблю, что мой бывший ученик и друг находится в таком не только физическом, но и нравственном пленении у безбожников»[198].
Вполне перекликаются с письмом-ответом св. Кирилла митр. Сергию и следующие слова этого старейшего архиерея всей Русской Церкви, находящегося за границей:
"Признаю деяния его [митр. Сергия - Н. А.] преступными и подлежащими суду будущего свободного Всероссийского Собора. Если же ни он, ни я до такового не доживем, то рассудит нас Сам Пастыреначальник Господь, к Которому возношу молитву о помиловании митрополита Сергия. Вам же удивляюсь", - заключает митр. Антоний свой ответ к митрополиту Елевферию Литовскому, управляющему западноевропейскими приходами Московской патриархии, передавшему указ митр. Сергия, - "что, будучи на свободе, Вы принимаете участие в разрушительных для Церкви актах, наравне с плененными иерархами, для которых самое пленение их служит некоторым извинением".
7. Значение Постановления № 362 для церковной современности и будущего
В этой работе обозначены два различных подхода к всецелой Русской Церкви. Один - открытый, допускающий лишь добровольное подчинение, согласно церковно-правовой основе Постановления № 362. Другой - авторитарный и отторгающий, часто выставляется как единственно возможный для русского православного христианина, когда Московскую Патриархию объявляют Матерью-Церковью, а все иные уже "вне ограды Церкви". На этом втором пути игнорировался соборный дух Постановления № 362, т. е. деяние истинной Матери Церкви. Из отвержения соборного деяния следовало кроме того еще и активное преследование тех, кто сделал другой выбор, несогласных с митр. Сергием, не готовых мириться со вторжением безбожной власти в дела управления Церковью.
В то время как митр. Сергий, а за ним и Московская Патриархия признавали лишь себя центром церковной власти, у Русской Зарубежной Церкви, в согласии со многочисленными новомучениками российскими, сохранялось иное видение церковной жизни в целом. Признавая за митр. Сегием право управляться согласно собственному разумению, они отказывали Московской Патриархии в праве навязывать эту монополию, за которой в конце концов стояло антицерковное насилие безбожной власти.
В былые десятилетия можно было предполагать отсутствие выбора и терпеть нападения, считая, что лжесвидетельство о Церкви производится лишь под нажимом, не добровольно. Увы, последнее десятилетие показало, что удары, направленные на уничтожение несогласных, в частности Русскую Зарубежную Церковь, наносятся уже по убеждению, безо всякого принуждения со стороны богоборцев. На поприще историографии по вопросу о Русской Зарубежной Церкви, обосновывающей свое каноническое существование Постановлением № 362, это приводило к подбору и искажению как фактов, так и общей картины, в частности даже в новейших исторических работах.
Каким образом в сегодняшней ситуации следует думать о сближении носителей этих двух различных точек зрения, чтобы в конце концов явить неповрежденной целостность Русской Церкви - глубокий вопрос, и решаться он должен соборными путями.
Но на первых порах мыслимо, что нынешняя Московская Патриархия, даже не входя в рассуждение о собственной преемственности, могла бы просто открыться мысли о признании канонического значения Постановления № 362, хотя бы касательно объединившихся зарубежных епархий Российской Церкви. Таким признанием естественно изменилось бы самое положение Московской Патриархии, причем принципиально и несомненно к лучшему. Ради восстановления церковной правды необходим подобный отказ от приписывания «раскола» несогласным с Московской Патриархией, что ранило и поныне еще ранит живое тело Церкви. Это решение содержало бы, вместе с тем, отречение от того, что, по существу, десятилетиями оборачивалось прямым или косвенным пособничеством богоборческой власти. Так могли бы наконец открыться пути к Собору всецелой Русской Церкви.
По мере наступления «нормальных условий существования Русской Церкви» (митр. Антоний) естественна и неизбежна мысль о Всероссийском Соборе, о таком законном органе Высшей Церковной Власти Русской Церкви, который обеспечит условия исполнения Апостольского правила 34, а поэтому будет вправе, если не отменить, то завершить действие Постановления № 362.
Но поелику могут наступить и такие новые «обстояния», что появятся такие голоса, у которых «Декларация» может духовно войти в список прецедентов, утверждающие вновь, что по Апостолу «всякая власть от Бога» – значит и антихристова тоже! – приходится подумать и о том, чтобы не «действие завершить», а опыт Русской Церкви с Постановлением № 362 углубить и закрепить. Ибо основное значение здесь, возможно, не только в восстановлении исторической правды о прошлом, ради чаемого Собора, но вероятнее всего в будущем: когда-то Святой Церкви еще необходимо будет воспользоваться этим завещанием святых Новомучеников российских, запечатленным кровью 7/20 ноября – ко всенощной св. Архистратига Михаила...
Ответственный подход к православному народу и его святыне, церковной жизни, ведет к такому обновляющему осмыслению.
Можно перефразировать слова Священномученика Кирилла, давно предполагавшего этот путь: Ни от чего святого и подлинно церковного мы не отделяемся, но и не прилепляемся к тому, что совесть наша признает греховным. На этой основе уже сейчас возможен честный и открытый диалог в соборном духе.
По словам священномученика Кирилла Казанского церковная жизнь согласно Постановлению № 362 должна вести к тому, что «общими усилиями епископата осуществляется созыв Собора». Для этого нужна та духовная свобода и верность Истине Христовой, в которой уже нет победивших и побежденных, но все побеждены Христом.
Home 
.JPG)
